На пороге Мира
Шрифт:
Он был собой в эту минуту. Таким, каким его не знал никто из ныне живущих. Тем самым "Объектом 11013", самым страшным детищем лаборатории Л-51.
Дело в том, что все три проекта Л-51 стопроцентно сработали на тринадцатом. И выжил мальчик лишь потому, что ему повезло с порядком этих проектов.
"Фобос" не смог убить мальчика. Он оказался слишком умен для этого. Он видел, как глупо гибли на испытаниях другие подопытные. Видел, что отсутствие страха не убирает опасность для жизни. И мальчик разработал для самого себя искусственный страх, раз уж настоящего его лишили. Он сам для себя назвал его "оценка рисков". Мальчик больше
А потом был "Хипнос"... Проект по закачке знаний и навыков напрямую в мозг. И он тоже сработал. И тоже на сто процентов.
Но, если со знаниями все было просто, и в память реципиента ложились целые тома учебников, справочников, формул и данных, практически без всякого сопротивления, как простой информационный поток, то с навыками... С навыками было сложнее. Л-51 - был военно-ориентированным лабораторным комплексом. В нем готовили оружие. Соответственно и навыки пытались внедрять боевые.
Ученые неким, неизвестным Лене образом, сканировали мозг донора навыков, а затем внедряли их реципиенту. И если в начале работы проекта, это были живые агенты и ветераны-профессионалы, то в какой-то момент ученые резко переключились на мертвых.
Методика экспериментаторов была не идеальна. И вместе с навыками в мозг шли ошметки воспоминаний, в основном боль, страх, ненависть, снова страх и опять страх, потом снова боль - то, что непременно сопутствует обретению человеком этих самых навыков. Ведь любому боевому мастерству учатся именно через страх и боль.
И если матрицы живых доноров были еще терпимы, хоть и мучительны, то матрицы доноров мертвых, были вовсе непереносимы, ведь страх и боль там были смертельными для самих доноров.
Процедуры по внедрению навыков превратились в извращенную, тяжелейшую пытку. Настолько, что подопытные мечтали о смерти, как об избавлении, ведь эта "фантомная" боль и такой же "фантомный" страх продолжали мучить их и после завершения процедур.
Большинство ломалось очень быстро. Лёня же не сломался вообще. Даже после сорока процедур. И даже больше того, он был единственным из подопытных, кто усвоил, передаваемые навыки. Ведь страх он испытывать уже не мог. Просто не мог. В его мозгу был напрочь убит весь участок, отвечающий за это чувство. А боль можно перетерпеть. И Леонид терпел... А потом взял и убил всех в этом проклятом секторе боли и ужаса. Это оказалось не сложно с теми знаниями и навыками, что в него вложили. Подстроить и рассчитать взрыв генератора, пожар и выброс токсичных реагентов, а потом загреметь в карцер, где провести всего-то трое суток без воды, без еды, без возможности сесть или лечь, без света (потому как сектор был обесточен после ЧП). Человек обычный не смог бы. Но человек лишенный страха...
А потом был "Мемориал"... И все этим сказано. Пережить все заново, в бесконечно четких подробностях и деталях... Никто из подопытных не пережил. Но и ни у кого из них не было за спиной "Фобоса"...
А потом был бунт в лаборатории... И мальчик, спокойно, методично, своей собственной рукой убил всех тех, кто с ним когда-либо
Затем вернулся в свой бокс-камеру и стал ждать. Шансы, что его найдут и не уничтожат, были весьма велики.
А потом... Учиться, учиться, учиться... Это давало нагрузку слишком сильно разогнанному в лабораториях мозгу, не привыкшему к бездействию.
И сейчас Леонид был именно таким.
– Раньше вы не говорили мне таких вещей, Инструктор, - заметил юноша.
– Раньше твой клинок не чувствовал крови, - ответил Воскресенский.
– Кровь была на твоих руках, но не на клинке.
– Вы знали?
– Конечно, - согласился он, деактивируя ферритовую броню и начиная снимать ее элемент за элементом.
– Мне не интересно, где, когда и кого. Я просто вижу эту кровь по твоим движениям. По тому, как ты двигаешься, как ты смотришь. В какие точки ты смотришь... Это может понять и увидеть, только тот, кто сам пролил очень много крови. Рыбак рыбака, как говорится.
– Что ж, я не учел этого, - признал Лёня.
– Бывает, - пожал плечами Воскресенский.
– Таких матерых убийц, как мы с тобой, не так уж и много. А те, у кого за душой меньше сотни собственноручно оборванных жизней, не поймут и не заметят.
– Это я тоже учту.
– А вот теперь, сегодня изменились и движения твоих клинков. Они познали кровь. Они почувствовали куда и как надо вгрызаться, как это делать легче, где сопротивление меньше, а где надо посильней навалиться и все же продавить-пробить-прорвать сопротивление, - говоря это, Воскресенский продолжал раздеваться. И теперь остался в одних трениках и легких замшевых кроссовках.
– Да, я заметил это. Я и сам чувствую, что движения изменились, - сказал Леонид и тоже положил на пол свои тренировочные клинки. После чего принялся раздеваться, следуя примеру полковника.
– И сейчас они мне нравятся больше.
– А знаешь, что нужно, чтобы они стали нравиться тебе еще больше?
– улыбнулся Воскресенский поднимая принесенные им сабли в ножнах.
– Знаю, - ответил Лёня без улыбки или иных эмоций. Он не считал нужным их сейчас изображать.
– Бой. Не бойня, а бой. Настоящий смертельный бой с сильным противником.
– Верно, парень! Чертовски верно!
– отозвался полковник и бросил две из четырех сабель ученику.
Тот поймал их за рукояти на лету и, продолжая движение, чуть довернув кисти, сбросил с них ножны. В руках у него оказалось настоящее боевое оружие с уже активированным ферритом.
– Ты же не откажешь мне в удовольствии?
– подкинул в воздух и повторил финт юноши мужчина.
– Ни в коем случае, - ответил Леонид. И бой начался.
Описывать эту пляску клинков... Да невозможно это описать. Только сказать, что это было завораживающе красиво.
Сталь сверкала, коконами окутывая обоих бойцов, что гибкими ласками, прыгали, пригибались, извивались, проползали друг под другом, словно у них и вовсе костей не было. Ни одного прямого жесткого блока, так как оружие бы этого не выдержало, так как не предназначено для подобного и бой мгновенно закончился бы. Только уклонение и скользящие уводы, плетения и обманки.