На пороге войны

Емельянов Василий Семенович

– Видимо, мы не кролики, поэтому и выдерживаем. Анна Кондратьевна, не покормишь ли? – обратился Терентьев к хозяйке квартиры.

– Еще никто не ужинал. Садитесь все вместе, сейчас накрывать буду, – ответила хозяйка.

– Весь день на заводе провел, а собирался к часу дня в райкоме быть. Войду в цех – и уходить не хочется. Все-таки кто к чему привык, к тому его и тянет, – как бы оправдываясь в чем-то, произнес Терентьев. – Мастера мартеновского цеха говорили мне, что узким местом скоро будет разливка стали. Производительность печей растет, а площадь пролета для разливки остается прежней. Они уже на

партийном собрании об этом говорили, а начальник цеха только огрызается: сам, говорит, знаю. Вот если бы, говорит, стены резиновые были, я раздвинул их, а ведь они не резиновые. А мастера правы, и огрызаться тут нечего, думать надо, как эту задачу решить.

Терентьев подошел ко мне.

– Не забыли о нашем разговоре? Привезли фотографию?

– Конечно, привез.

– Покажите, может быть, я и признаю его. Ведь на Путиловском я проработал без малого пятнадцать лет…

В 1932 году в Италии на одном из небольших заводиков близ Милана я встретился с бывшим работником Путиловского завода.

Нам для строящихся металлургических заводов нужны были электропечи, и меня направили в Италию для ознакомления с конструкциями печей, изготовляемых итальянскими заводами.

Прибыв в Милан, я через торгпредство направил письма фирмам, занимавшимся изготовлением электропечей, и вскоре от всех получил приглашения посетить заводы. Среди этих писем было одно из небольшого местечка под Миланом. Я уже забыл название как самого местечка, так и заводика. Но встреча, которая произошла там, сохранилась в памяти по сей день.

Секретарь торгпредства позвонил на завод и согласовал с владельцем день и час моего прибытия. Кстати он спросил, не говорит ли кто-либо на заводе по-немецки или по-французски. Владелец завода сообщил, что он сам говорит немного по-немецки, а кроме того, на заводе работает один русский.

Когда я прибыл на завод, владелец предложил мне пройти по цехам и ознакомиться с производством. Владельца завода сопровождали двое, один из которых резко выделялся. Это был коренастый, седовласый старик с энергичным подбородком и выдающимися скулами. Он молча пожал мне руку, приподняв котелок. Из-под густых взъерошенных бровей меня все время рассматривали глубоко сидящие серые глаза.

Мы прошли в большой пролет цеха, весь заставленный нагревательными печами самой разнообразной конструкции. Я остановился около одной из печей и стал ее внимательно рассматривать.

– Вот эта печь нас интересует, – сказал я владельцу завода.

– Не для Балтийского ли завода хотите ее приобрести? – услышал я голос старика в котелке.

Русские слова прозвучали для меня так неожиданно, что я резко повернулся к нему и спросил:

– Вы что, русский?

– Был русский, а теперь… вот здесь живу, – через силу, как мне показалось, произнес он конец фразы.

– И давно вы здесь?

– С 1920 года. Как тогда уехал…

– Ну, а чего вы, собственно, бежали? – вырвалось у меня.

– Все бежали, – глухо проговорил старик, – не я один.

– Сто шестьдесят миллионов тогда осталось, а вы говорите все!

Старик промолчал.

– А почему вы, собственно, думаете, что мы хотим приобрести эту печь для Балтийского завода? – спросил я.

– Еще в четырнадцатом году в такой печи на заводе нужда была. Тогда еще хотели купить. Война помешала.

–

Вы что, на Балтийском заводе работали?

– И на Балтийском работал, и на Сормовском. – Старик оживился. – Может, помните? – он посмотрел на меня и, покачав головой, произнес: – Нет, не можете помнить, – малы были. Так вот, когда Путиловский завод рекорд поставил по производству паровозов, то я в паровозном цехе работал. В том рекорде и мой труд тоже есть. Станцию Перово под Москвой знаете? Там паровозное депо находится. В то время по всей России о нем слава прошла. Таких, как там, пролетов без единой колонны нигде никогда не воздвигали. А мы тогда отважились и всех удивили. Знали меня в прежней России-то, – старик замолчал и глубоко вздохнул.

Мы пошли дальше. Старик снял котелок, вынул из кармана платок и вытер им лоб и голову. Дальнейшие объяспенпя давал уже владелец завода на ломаном немецком языке.

– Дайте заказ на печь-то, – с какой-то мольбой в голосе произнес, наконец, старик.

– Кем вы здесь работаете? – спросил я.

– А я здесь за всех. У хозяина, кроме денег, ничего нет. В делах он совсем не разбирается. Я у него и за конструктора, и за главного инженера, и за старшего мастера. Откровенно говоря, все производство на мне держится. Так дайте заказ-то. Не пожалеете. Все свои силы приложу, чтобы все было отлично сделано. – И еле слышно, как какой-то обет, откуда-то из самых глубин своего чрева он выдавил: – Хоть этим своей родине послужу.

Старик отошел в сторону и отвернулся от нас.

Когда я закончил осмотр завода и, прощаясь, сказал хозяину, что к нему подъедут члены советской торговой делегации, с тем чтобы повести переговоры о приобретении печей, старик стоял рядом и молчал.

– Как ваша фамилия? – спросил я его.

– Фамилию мою теперь вам знать не к чему. А заказ дайте, не обмишулитесь. Довольны будете.

Не знаю почему, но я задал старику еще один вопрос:

– А домой вас не тянет? – и сразу же понял, что этого вопроса не следовало задавать.

Старик помолчал, а затем произнес:

– Я пью.

Вот эту историю я и рассказал в квартире для приезжих нашего Северного завода. Среди слушателей был и Терентьев.

– Кто же это мог бы быть? – произнес Терентьев, когда я закончил свой рассказ. – Ведь я почти всех старых мастеров Путиловского завода помню. Вот если бы вы мне фотографию его показали, непременно признал бы. Раз он такой пост занимал, да и там, в Италии, не на последнем месте, должен я его знать.

Я вспомнил, что перед уходом с завода хозяин передал мне целую пачку проспектов с фотографиями и с описанием изготовляемых заводом печей. На одной из фотографий рядом с печью был заснят и старик в котелке.

– А ведь я, пожалуй, смогу вам и фотографию следующий раз показать этого старика. Она помечена в одном из проспектов завода, – сказал я Терентьеву.

– Привезите в следующий раз этот проспект, – стал просить Терентьев, – я опознаю его. Быть не может, чтобы не опознал, раз он в паровозостроительном работал. Ведь это же наша история, черт возьми…

Я пошел к себе в комнату, вытащил из чемодана старый проспект, снова возвратился в столовую.

– Дайте-ка взглянуть. Ну, как не знать! – воскликнул Терентьев. – Вон, оказывается, куда улепетнул! В Италию.