На пороге войны
Шрифт:
– Звонил кто-нибудь? – спросил я секретаря, входя в приемную.
– Звонили с Северного завода, главный инженер интересовался вами.
– Соедините меня с ним.
– Поздно, на заводе уже никого нет, только дежурный. Михаил Николаевич мне сказал, что утром опять позвонит. Может, почту посмотрите? Сегодня много почты принесли. Есть срочная.
Надо садиться за бумаги. Чириканье воробьев у окна, прикрытого шторами из бледно-желтого шелка, говорило о том, что уже светает. Пора кончать и ехать домой, хотя бы немного поспать, иначе опять головная боль. Болеть
Поднялся с кресла и подошел к сейфу, положил в него папку с документами, закрыл и опечатал сейф. Нажал кнопку звонка. Вошла секретарша с заспанным лицом, зябко кутаясь в накинутый на плечи платок.
– Вызывайте машину, Лидия Ивановна, на сегодня хватит, поехали домой!
Когда сели с секретарем в машину, передо мной вновь всплыли все детали обсуждения злополучной экраппой брони. И снова заметались мысли. Итак, решение о создании танка с новым типом броневой защиты, которая «разрушаясь, защищает», принято. Что же делать?
Разоблаченная легенда
В конструкторских бюро до сих пор разрабатывались типы тяжелых танков, рассчитанных на стойкость против снарядного обстрела. Теперь же все эти работы затормозятся, а возможно, если нас обяжут особенно ревностно реализовывать тип экранной брони, все другие работы вообще прекратятся. Страна окажется вообще без современных танков перед лицом грозящей со стороны фашистской Германии опасности.
Нет, надо все же найти какие-то средства, убедить в том, что принято неправильное решение.
После долгих размышлений я пришел к выводу, что есть только одна реальная возможность – как можно быстрее изготовить танк с «активной» броней и наглядно показать всю нелепость конструкции. Но прежде чем сооружать танк, необходимо вначале создать эту самую экранную броню.
Начальник Автобронетанкового управления, Герой Советского Союза, комкор Павлов ко мне хорошо относился. Я решил обратиться к нему за содействием.
– Вы мне говорили, что по вашему указанию экранированную броню изготовляли. Не можете ли вы сообщить мне что-нибудь о том, как ее изготовляли и какого состава сталь была выбрана для этих целей?
– Я не металлург, как ее готовили я не знаю, а состав стали у нас, по-моему, сохранился, и я вам его перешлю. Ну, а вы-то работы уже развернули?
– Начинаем кое-что делать.
– Не кое-что надо делать, а танк с экранной броней, которую вам поручили изготовить и представить для испытаний.
– Я именно это и имею в виду. Поэтому-то и обращаюсь к вам за содействием.
– То, что у нас имеется, пошлю.
Дня через два анализ стали от Павлова был получен. Это был состав обычной хромоникелевой стали, ждать от этой стали каких-то необычных свойств не было никаких оснований. Вместе с тем работам по экранированной броне был дан полный ход, открыли «зеленую улицу», как говорили в главке и на заводах.
…В программы по отливке стальных слитков включались экзотические составы с использованием почти всех элементов таблицы Менделеева. Слитки раскатывались на листы. Из листов вырезались «карточки». Их
Один из мастеров завода, когда мы встретились с ним на полигоне, сказал мне:
– А не добиваетесь ли вы горячего снега? Надо уж что-нибудь одно – либо вода, либо снег. Вы бы доложили там, в Москве. Жалко добро-то переводить.
Надо еще поговорить с Павловым. Может, он объяснит, как же у него такая броня выдерживала обстрел с любой дистанцпп. Нет ли здесь ошибки? Как они определяли бронестойкость?
Возвратившись в Москву, я вновь направился к Павлову.
– Ну, как дела идут? – встретил он меня вопросом.
– Дела у них, Дмитрий Григорьевич, идут неважно, – сказал один из работников Автобропетанкового управления.
– А из какой винтовки вы вели обстрел экранной брони, когда ее испытывали? – спросил я Павлова. – Может быть, это была не наша винтовка? Может быть, стреляли из французской, лебелевской?
Павлов нахмурился.
– Ты что думаешь, я не умею отличить русскую винтовку от французской? Я может быть, в чем другом не сумею разобраться, а оружие я знаю. Стреляли мы из русской трехлинейной винтовки образца тысяча восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года с начальной скоростью восемьсот шестьдесят пять метров в секунду. Так-то.
«Зачем я Павлова обозлил, – промелькнуло в голове, – только этого еще не хватало. Сейчас мне это совсем пп к чему».
А Павлов гневно продолжал:
– Вместо того чтобы тень на плетень наводить да рассуждения о стрелковом оружии вести, вам следовало бы делом как следует заняться.
– Занимаемся, вам это хорошо известно.
– Головой работать больше надо, стрелять-то и без вас есть кому.
Дальше оставаться здесь было нечего.
Все удивлялись той энергии, с какой я занимался «активной» броней, оказывая необходимое содействие и помощь всем организациям, проводившим исследования и опыты. Выезжал на места, тщательно знакомился со всеми работами, немедленно принимал меры для устранения всех препятствий, задерживающих работы. Даже самый придирчивый контролер не мог обвинить меня в том, что не принимаются меры «для выполнения принятых решений».
– Ну, видать, эта броня за сердце вас взяла, – сказал мне как-то один из военных представителей, когда мы с ним поздно ночью возвращались из заводской лаборатории. – Вы что, стали верить в нее?
– Раз принято решение, надо его выполнять, – резко ответил я военпреду.
Выход может быть только один: достать образец той стали, которую Павлов испытывал, – образец брони, которая, по его утверждению, выдержала все испытания.
Надо снова идти к нему и убедить его предоставить нам образец брони – той испанской, изготовленной в Барселоне. Расстрелять его и показать, что они ошибались.