На прощанье я скажу
Шрифт:
— А сейчас мы немного развлечемся, — сообщает Зелински, направляясь к столикам. — Мне нужен доброволец. Давайте, не стесняйтесь, здесь же бесплатный бар, кто-то наверняка принял для храбрости.
Реприза опытного профессионала. Парень в этом деле явно не первый год. Сильвер гадает, как всегда, когда сталкивается с артистами, играющими на том же поле в развлекательном бизнесе, что и он сам, какой трагический поворот в жизни заставил этого парня трудиться на ниве празднований бар-и бат-мицв.
Но если с его историей и не все ясно, то ад одиночества и ненависти
Он все еще под впечатлением от гневной тирады матери и потому до последнего не сознает, в какой неподходящий момент оказывается у танцпола. Но теперь уже поздно.
— Прекрасно! — восклицает Зелински, подскакивая к нему. Берет Сильвера под руку и увлекает в центр площадки. — Вот и наша первая жертва!
— Нет, — говорит Сильвер. — Я шел…
Зелински поворачивается к нему.
— Как вас зовут, сэр?
— Сильвер.
— Давайте поприветствуем Сильвера аплодисментами! — призывает Зелински.
Толпа аплодирует. Сильвер видит отца, стоящего среди пожилых мужчин. Он резко оборачивается к сцене, в его глазах сквозит беспокойство. Он видит Кейси, стоящую сзади, встревоженную и униженную передрягой, в которую он умудрился угодить.
— Итак, Сильвер. Прежде чем я проникну в ваши мысли, мне нужно чуть лучше узнать вас. Кем вы работаете?
— Я музыкант.
— Хороший?
— Нормальный.
— Да, я тоже. Поэтому выступаю на бат-мицвах. Все дело в мастерстве, верно?
Публика одобрительно хихикает.
— Хотите ли вы что-нибудь сказать Эшли? Мы все внимательно слушаем.
— Мои поздравления, Эшли.
— А откуда вы знаете виновницу торжества?
— Я ее не знаю.
— Так вы что, заявились без приглашения?
— Да. Выходит, что так.
Тут Зелинскому явно становится неловко. Он не понимает, как это обыграть. Он вопросительно смотрит на Сильвера, тот пожимает плечами. В зале повисает тишина. Сильвер вдруг видит, что Зелинский покрылся потом, который струйками стекает с лысой макушки к вискам. Он чувствует, что и него взмокла спина. Взгляд падает на Кейси, которая подалась вперед и отчаянно мотает головой в сторону выхода.
— Привет, Кейси, — говорит он и машет рукой.
Он не сообразил, что Зелински все еще держит перед ним микрофон, и его голос разносится по всему залу Кейси вся сжимается — три сотни взглядов устремляются на сцену в поисках ее. Она вспыхивает и машет в ответ, выдавливая натужную, но, думается Сильверу, все же очаровательную улыбку. Не сводя глаз с Кейси, Сильвер забирает микрофон у Зелински.
— Мне так жаль, детка, — произносит он.
Широко раскрыв глаза, Кейси выразительно качает головой. Не сейчас! Пожалуйста!
Но это как наблюдать за самим собой с потолка, с аляповатой люстры, висящей в центре зала, и ничего не остается, как вместе со всеми наблюдать за происходящим.
— Я не хочу быть здесь, — говорит он. — Я не знаю, почему я здесь. Под здесь я не имею в виду именно этот праздник, хотя, если уж честно, зачем я
Он смутно сознает, что тишина в зале наливается тяжестью, ее уже ничто не нарушает. Ни звука.
Ни звяканья вилки о тарелку, ни шепота, ни сдержанного кашля. Из вежливой тишины она превратилась в жадное внимание. Кейси перестала кивать на дверь. Теперь она просто глядит на него, трудно сказать, с ужасом или интересом — свет видеокамеры слепит ему здоровый глаз. Но сейчас он владеет ее вниманием и не знает, когда представится другой случай.
— Не знаю, как я превратился в такого человека, в этот никчемный, жалкий космический шлак. Я много раз прокручивал это в голове, пытаясь определить момент или событие, с которого все пошло не так, но не могу. Это как будто как-то вечером я лег спать, а проснулся в полном онемении.
Она чуть сдвинулась и теперь стоит в проходе между столиками, и он уже может разглядеть ее лицо. Настолько, чтобы увидеть, что она плачет.
— Я так долго ничего не чувствовал, Кейси. Я забыл, что значит — чувствовать что-то. Но в тот день, проснувшись в больнице, я вдруг стал чувствовать опять. И не перестаю до сих пор. Я всегда знал, как сильно люблю тебя, горжусь тобой, но теперь я могу это снова чувствовать, и это грандиозно. Это наполняет меня, и поэтому я не хочу делать эту операцию. Я лучше умру прямо здесь, на этом самом месте, чувствуя все это, чем проживу еще лет тридцать или сорок так, как прожил последние десять.
Кейси плачет уже в открытую. За ней, у входа в зал, он видит человека, наверное, это и есть мистер Росс. Он раздраженно выговаривает что-то охранникам, и те начинают прокладывать себе дорогу между столиков к танцполу Сильвер поворачивается к Зелински, все еще стоящему рядом. Вид у того, будто его сейчас стошнит.
А потом откуда-то сзади в зал врывается мощный басовый рифф. Короткими тремоло вступает соло-гитара, а следом и ударные, и группа начинает играть тот самый аккордовый пассаж. Музыка возвращает его в далекое теплое весеннее утро. Он растянулся на диване, новорожденная малышка лежит у него на груди. Он целует ее лысую головку, вдыхает грудничковый запах и мурлыкает ей на ухо; свободная мелодия постепенно вырисовывается в то, что станет потом его песней.
Сильвер оборачивается назад. На сцене Дэнни Баптист весело ухмыляется ему, остальные музыканты разбирают свои инструменты. Сильвер улыбается в ответ, благодарный за то, что прервана эта гнетущая тишина. Дэнни склоняется к микрофону:
— Леди и джентльмены, это Дрю Сильвер, я — Дэнни Баптист, и мы все — группа «Поникшие маргаритки»!
Публика разражается удивленными и недружными аплодисментами. Вступление к «Покойся в распаде» достигает паузы, служившей сигналом Макгриди, но Макгриди здесь нет. Баптист смотрит на Сильвера и ободряюще кивает. Сильвер смотрит на Кейси, подносит к губам микрофон, делает глубокий вдох и закрывает глаза. А потом поет.