На публику
Шрифт:
— Не оплачивает, а платит. Не с таких, а на такие, — сказала Дикси.
— Пойду лучше чай подогрею, — сказала Мэвис.
А Дугал сказал Дикси:
— В бытность мою в ваши годы у меня всегда не имелось много денег.
Он выставил плечо, сверкнул на нее глазами, и она не посмела его поправить. Но когда Хамфри фыркнул, она повернулась к нему и сказала: «Что-нибудь смешно?»
— С Дугалом, — сказал он, — тебе не управиться.
Мэвис вошла в комнату и включила телепередачу из кабаре. Когда вернулся ее муж, он увидел, что Дугал сопровождает эстрадное представление залихватской пляской посреди ковра.
По субботам, как и по воскресеньям, джентльмены, проживающие у мисс Фрайерн, обязаны были сами убирать свои постели. Вернувшись в субботу к одиннадцати вечера, Дугал нашел у себя в комнате записку:
Сегодня ваша постель порадовала хозяйку. Испытательный срок закончен на отлично!
Дугал приклеил записку к зеркалу на туалетном столике и пошел вниз посмотреть, спит ли мисс Фрайерн. Он нашел ее в кухне: она чопорно восседала за столом с бутылкой портера.
— Мне писем нет?
— Нет, Дугал.
— А я так жду письма.
— Не расстраивайтесь. Может быть, придет в понедельник.
— Расскажите мне какую-нибудь историю.
— Да вы наверняка все мои истории слышали.
Он уже слышал о том, как в былые дни в парке не было проходу от грабителей, как чернокожие певцы бродили по мостовой, или, вернее, по ездовой, как она тогда называлась, если верить мисс Фрайерн. Она пригубила портер и рассказала ему еще раз, как она улизнула из дома с девицей по имени Фло, как они наняли кэб в Кэмберуэлл-Грин и поехали кутить в закусочную «Слон», угостили извозчика джином на два пенни и возвратились домой пешком как ни в чем не бывало.
— Уж вы-то в молодости своего не упустили, — сказал Дугал.
Но на ее худом старческом лице выразилось презрение к недостойному намеку, и она отвернулась, ибо они еще не успели как следует подружиться и только через месяц мисс Фрайерн как-то вечером, со вздохом допив полезный для организма портер, достала бутылку джина и рассказала Дугалу, как в Пекхэме в первую войну стоял Гордоновский полк шотландских горцев; как юные леди спрашивали друг у друга, надето ли у солдат хоть что-нибудь под их форменными юбками; как мисс Фрайерн двадцати семи лет от роду пошла с шотландцем погулять на Гору с одним деревом; как он вдруг повернулся к ней и сказал: «Я знаю, девочка, что все вы очень не прочь выведать, что у нас под юбками, и сейчас я тебе все подробно объясню»; как он тут же схватил ее за руку и сунул ее себе под юбку; и она так ужасно вскрикнула, что у нее потом целую неделю была ангина.
Но когда Дугал сказал, не пробыв у мисс Фрайерн и двух недель: «Уж вы-то в молодости своего не упустили», она отвернула от него свое худое, бескровное лицо, и по неприметным движениям ее костистого тела Дугал мог понять, что слишком много себе позволяет.
Помолчав, она спросила:
— Хамфри не с вами пришел?
— Нет, я его бросил у Дикси.
— Я хотела с ним кое о чем посоветоваться.
— А я вместо него не сгожусь? Я даю редкостные советы.
Но ее обида еще не прошла.
— Нет, благодарю. Мне хотелось бы переговорить с Хамфри.
Дугал пошел спать, и дождь барабанил по крыше над его головой. Во входной двери щелкнул ключ, и слышно было, как Хамфри осторожно поднимается по лестнице на второй
Дождь сильно застучал по скату крыши, и длинный стенной шкаф в комнате Дугала отозвался гулким бум-бум. Сквозь этот звук можно было различить неверную поступь Хамфри в коридорчике, ведущем к двери его комнаты.
Дугалу казалось, что он проснулся в тот самый момент, когда дождь перестал. И в этот самый момент откуда-то из шкафа донеслись шепот и хихиканье. Он включил свет и поднялся с постели. В шкафу никого не оказалось. Но только он собрался прикрыть дверцу, как внутри шкафа кто-то заерзал. Он отворил дверцу, сунул туда голову и ничего не обнаружил. Тогда он улегся и заснул.
Поутру в понедельник Дугал получил письмо. Джинни дала ему отставку. Он пошел в контору «Мидоуз, Мид и Грайндли» и напечатал кое-что из своих заметок. Во время утреннего перерыва на чай он спустился в длинный, как туннель, зал фабричной столовой и навел там справки об Одетте Хилл и Люсиль Поттер. Ему сообщили, что те с утра не вышли на работу. «Прогуливают. Мастер орет как оглашенный. Орет, что никакой дисциплины нет». Он взял себе булочку и чашку чаю, потом еще булочку. Звонок возвестил конец перерыва. Мужчины быстро разошлись. Несколько девушек демонстративно продолжали беседовать с тремя подавальщицами. На виду у них Дугал уронил голову на руки и заплакал.
— Что с ним такое?
— В чем дело, сынок? — спросила девушка лет шестнадцати, и Дугал поднял голову и увидел, что это прядильщица Доун Уэгорн. Прогуливаясь по этажам, Дугал как-то видел ее за работой, и ее строго рассчитанные кембриджским экспертом движения показались ему неотразимо влекущими. Дугал снова уронил голову и возобновил рыдания.
Доун потрепала его по увечному плечу. Он приподнял голову и тоскливо помотал ею из стороны в сторону. Из-за буфетной стойки вышла женщина и протянула ему аккуратно сложенное кухонное полотенце. «На-ка, вытри глаза, пока никто не видит», — сказала она.
— В чем дело, приятель? — сказала другая девушка. Она сказала: «Вот тебе сморкалка». Это была Аннет Рен, ученица швеи. Она громко и бессердечно хихикала.
— Моя девушка бросила меня, — сказал Дугал и высморкался в кухонное полотенце.
Опытный контролер качества Элен Кент, которой было под тридцать, повернулась к Аннет Рен и предложила ей заткнуться: чего тут, спрашивается, зубы скалить?
К Дугалу подошли еще две подавальщицы, и теперь женщины обступили его со всех сторон. Элен Кент раскрыла сумочку и достала оттуда расческу. Она принялась причесывать Дугала, который медленно мотал головой из стороны в сторону.
— Найдешь себе другую, — сказала подавальщица по имени Милли Ллойд.
Аннет снова хихикнула. Доун влепила ей пощечину и сказала:
— Ты, невежа. Не видишь разве, что он калека?
В ответ на это Аннет разразилась слезами.
— Не дергайся, — сказала Элен. — Как мне тебя причесывать, если ты головой мотаешь?
— Подольше почесать надо. Это очень успокаивает, — заметила одна подавальщица.
Тем временем Милли Ллойд искала свежий носовой платок для Аннет Рен, чьи рыдания грозили перейти в истерику.