На пути в Итаку
Шрифт:
Пляжные разговоры
Полдень, горы, огораживающие бухту, слегка затенены, в синем небе парят разноцветные парашюты, паутинкой длинной веревки привязанные к катеру. Под парашютами можно различить человека, похожего на личинку какого-то насекомого. Солнце в полную силу. Но — легкий ветерок. Тень от зонта. Я лежу после купания, обсыхаю, любуюсь, вкушаю, так сказать, «негу бытия», но при этом бдительности не теряю — наушников плеера из ушей не вынимаю. Потому как соотечественники мои держатся на здешнем пляже как в глухом лесу — голосов не понижают:
—.. Я говорю этому… это ты у меня отсосешь! Понял?! Это я
Это разговаривают два могутных парня справа от меня.
А слева женский разговор, монолог, точнее:
— …И ведь она мне, стерва, так до конца и не говорила, на кого квартиру приватизировали, оказывается, мой-то дурень раскис, все ей отдал, и только когда риелтор…
Я жму кнопку «Play» и возвращаюсь к голосам на пляже только через полчаса.
Слева:
— …А ведь там только кухня была восемнадцать и пять метров!.. Своими руками лоджию им отделывала. Хохлов нанимала, не лоджия — терраса получилась. А сейчас сидит он в халупе этой в Щербинке, полтора часа до работы, звоню ему, он трубку бросает…
Не приведи бог, думаю я, это ведь ситуация, когда весь родительский опыт, все твое старание уже ничего не значат…
Справа:
— …Ну давай… не чокаясь… за Штыря и за Пашку…
Стриженый атлет приподнимает в воздухе бутылку дорогого виски, братан его, такой же комплекции, но беловолосый с выгоревшими бровками, отвечает тем же жестом. Оба запрокидывают головы и пьют. А я смотрю на массивные золотые цепи с крестиками на могучих шеях и вспоминаю рассказ приятеля, спросившего в бане у бандитов, зачем они кресты надели, и услышавшего в ответ: «Мы, батя, долго не живем. Всегда нужно быть готовыми».
И я шарю глазом вокруг, за что бы зацепиться — я ведь сюда как бы отдыхать приехал, расслабляться. И наконец вижу девушку. Ей немного за двадцать, если я еще не разучился определять их возраст. Хороша — сил нет. Тонкорукая, длинноногая, высокая шея, тяжелые каштановые волосы, лицо… нет, не смогу описать… да это сейчас и не важно. Я вообще-то давно ею любуюсь. Русская, из нашего отеля, увидел еще в Шереметьеве, во время посадки на самолет. Соотечественников сторонится. Уже вторая неделя, а я ни разу не видел ее разговаривающей хоть с кем-нибудь. Видимо, на пляже ей кажется, что она наконец-то одна. Она смотрит на набережную, на шар, раскачивающийся над ближайшим кафе, — смотрит, закусив губу, исподлобья как-то, зажато, как набычившийся ребенок, но взгляд далеко не детский — вполне взрослая тоска, почти отчаяние, почти ожесточение в нем.
Я тоже смотрю на набережную. Вот бредут полуобнявшись парень с девушкой. Парень высокий, худой, в очках, волосы всклокочены. Девушка… нет, симпатичная, конечно, но куда ей до нашей. Но им действительно хорошо. У них нет нужды с кем-то себя сравнивать. Они как будто рождены, вот так обнявшись, брести, цепляясь ногами друг за друга, пересмеиваясь, обращая и не обращая внимания на окружающих. И в каждом их движении — стопроцентное совпадение со всем вокруг. Никуда не спешат, ничего не боятся, ни до чего не пытаются дотянуться. У них и так есть все. Они как дети, которым мир принадлежит по определению. Никогда нашей девушке не достичь вот такой безмятежной уверенности в обращении со своей красотой, с солнцем, морем, музыкой, с парнем — ну и так далее. Я не знаю, думает ли она об этом, но во всей ее позе — крайняя степень уязвленности. На лицо ее больно смотреть. У нее есть все. И как
Я поворачиваю голову вправо к соседям-бандитам. Они уже давно молчат. Светленький спит на лежаке, перевернувшись на живот и уткнув потную голову в полотенце. Второй, оставшись в одиночестве, замер — он сидит, опустив плечи, с забытой в руке бутылкой. Взгляд остановившийся, обращенный на море и не видящий сейчас ничего, и я чувствую, как морозит его сейчас под этим роскошным турецким солнцем. Куда он смотрит? На сверкающую перед ним красоту вот этой жизни? Или — в черную с тяжелым земляным духом дыру на Химкинском кладбище?..
Вот мы, русские, на турецком пляже… Отдыхаем… Куда деваться от русской литературы с ее «Господи, как грустна наша Россия!»?
Про всемирную отзывчивость русских
(Из жизни отдыхающих в Турции)
Кемер — это Турция, но очень странная. Турки здесь — нацменьшинство. Основное население побережья составляют русские и немцы, слегка разбавленные норвежцами, поляками, литовцами и англичанами. И потому, чтобы почувствовать себя в Турции — как-никак деньги «уплочены» именно за Турцию, а не за Крым, — нужно постоянно двигаться.
Например, на джипах.
Действо это называется джип-сафари в Кемере, но само слово «сафари» не должно вводить в заблуждение — это не то сафари, на которое ездил Хемингуэй стрелять львов (или в кого он там стрелял?), а очень даже комфортное времяпрепровождение на горных дорогах, с меняющимся вокруг пейзажем, с остановками на обед, на прогулки и проч. Единственная предосторожность, которой не стоит пренебрегать, связана со здешним сервисом, а именно: турист, имеющий международные водительские права, может посидеть за рулем. Меня об этом предупредили в агентстве, и потому я выбрал машину, в которой таковых — то есть обладателей международных прав, намеренных воспользоваться ими на крутых турецких дорогах, — не было.
И сразу скажу, не прогадал. Нашим шофером оказался молодой красавец-турок Мусса, а за нашими с Муссой спинами оказались две роскошные девицы из Екатеринбурга, в шортиках, в кепочках и в чем-то имитирующем коротенькие пляжные маечки. Люда и Катя. Мусса, естественно, очень старался впрыснуть адреналинчику в кровь барышням, девицы сзади счастливо верещали, я же, как «олд мэн», не слишком склонный к «быстрой езде» — наездился, знаю, — попытался слегка окоротить пыл шофера. Мусса ответил мне вдруг фразой из комариной телерекламы: «Уважаемый, не волнуйся. Я не камикадзе. И девочкам скажи, чтоб боялись спокойно».
После чего его имитация лихости и рисковости мне уже нравилась. Люблю артистизм.
Выехали мы на четырех машинах. На двух — русские, на двух, естественно, немцы. И вот как раз у немцев в каждой машине оказалось по потенциальному водителю. То есть двое с правами. Отец и сын. Остальные — фрау средних и выше лет — на руль не претендовали. Отец был типичный, насколько я понимаю, немецкий папа: высокий, сухощавый, волосы бобриком, очочки, узкие губы. Сын имел еще более арийскую внешность — долговязый, худой, беловолосый (тоже стриженый), нос прямой, конопушечки на лице и уши в стороны торчат, только вот кадык на длинной шее немного портил внешность. Лет двадцати, не больше. Поэтому, наверно, он здесь с папой. Мамы, если учесть последовавшее далее, слава богу, не было. Возможно, в Кемере осталась, предоставив мужские забавы мужчинам.