На распутье Средневековья: языческие традиции в русском простонародном быту (конец XV–XVI вв.).

Грузнова Елена

Видимо, здесь сказалась неготовность русского общества к основательной правовой реформе, что было связано с выявленным А. Я. Гуревичем особым пониманием истины в средневековом праве: «Клятвам, ритуалам, ордалиям и поединкам верили больше, чем каким-либо вещественным доказательствам и уликам, ибо полагали, что в присяге открывается истина, и торжественный акт не может быть выполнен вопреки воле бога». [144] Но использование при поединках магических средств не могло быть оставлено безнаказанным, так как претендовало на возможность влияния на исход дела даже в пользу виновного и подвергало сомнению всевластие христианского Бога.

144

Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972. С. 159.

К тем же результатам приводило и нарецание добрыми или злыми дней и часов, отмечаемое не только приведенной статьей Стоглава, но и покаянными вопросами. [145] По наблюдению Л. Н. Виноградовой, временные параметры являются наиболее важными в народных представлениях об опасности, так как любое дело, совершенное во внеурочное время, может привести к необратимым

последствиям. [146] С христианской же точки зрения время есть творение Бога и не может нести в себе негативного начала. Поэтому придание положительных или отрицательных характеристик отдельным его составляющим считалось суеверием, способным породить ересь вроде той, которую распространяли упомянутые в 21-м вопросе соборных постановлений лживые пророки, требовавшие «в среду и в пятницу ручнаго дела не делати, и женам не ткати ни прясти, и платиа не мыти, и каменья не розжжигати». [147]

145

Памятники отреченной русской литературы. Т. 2. М., 1863. С. 301–302.

146

Виноградова Л. Н. Социорегулятивная функция суеверных рассказов о нарушителях запретов и обычаев // Славянский и балканский фольклор: семантика и прагматика текста. М., 2006. С. 225.

147

Царския вопросы… С. 185–187.

Максим Грек.

Миниатюра из рукописи XVII в.

По мнению В. В. Иванова и В. Н. Топорова, эта проповедь выросла из языческого почитания нечетных дней недели, имевших женский род и посвященных мифическим женским существам, функции которых после крещения приняли на себя православные святые – Параскева-Пятница и Анастасия, от имени которых вводился запрет. [148] Однако, по некоторым народным поверьям, непригодным для ручного труда был и понедельник, [149] не имеющий отношения к женскому роду и связанный с остальными заветными днями только своей нечетностью, которая, видимо и определяла его сакральность и несчастливость для активной трудовой деятельности.

148

Иванов В. В., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. (Древний период). М., 1965. С. 20, примеч. 36, 90.

149

Историко-этнографические очерки Псковского края. Псков, 1999. С. 92.

Кроме того, сам по себе запрет на работу по средам и пятницам хотя и противоречил официальным церковным установлениям, [150] но не выходил за рамки христианского круга символов. Он покоился на текстах новозаветных апокрифов, таких как «Хождение Богородицы по мукам», «Епистолия о неделе», «Сказание о 12 пятницах», где предписывалось особо почитать постом и молитвой неделю (славянское название воскресенья), среду и пятницу – «теми бо треми дньми земля стоит». [151] Осквернение заветных дней обыденной деятельностью рассматривалось как грех, караемый, по крайней мере, неудачным результатом труда. Поэтому не только в Московском княжестве, но и в Западной Руси крестьяне сговаривались об установлении заповеди на черную работу по воскресеньям и пятницам, как это произошло в 1590 г. с жителями Товренской области. [152]

150

См., напр., окружную грамоту патриарха Иеремии 1589 г.: АЗР. Т. 4. СПб., 1851. № 22. С. 29–30.

151

Памятники отреченной русской литературы. Т. 2. М., 1863. С. 316, 323–335; Мильков В. В. Осмысление истории в Древней Руси. М., 1997. С. 157, примеч. 112; Почитание среды и пятницы в древнем русском народе // Православный собеседник. 1859. Ч. 1.С. 194–195.

152

Акты юридические или собрание форм старинного делопроизводства. СПб., 1838. № 358. С. 383.

Вместе с тем признанное духовенством празднование воскресенья, о котором молчит наш памятник, соблюдалось, видимо, не всегда, на что намекает вопрос из современного описываемым событиям требника новгородской Софии: «Или в неделю хлебы пекла». [153] Да и в этнографическом прошлом селяне зачастую игнорировали воскресный отдых, хотя очень трепетно относились к обетным и великим пятницам. [154] Так что проповедь лжепророков покоилась на более древних основаниях, чем христианские споры о форме проведения поста в среду и пятницу, и может в одинаковой мере считаться порождением христианских и языческих представлений о святости тех или иных дней.

153

Алмазов А. Тайная исповедь. Т. 3. М., 1995. С. 167.

154

Калинский И. П. Церковно-народный месяцеслов на Руси. СПб., 1877. С. 47

Не меньшим суеверием, чем учет благоприятного времени, считалась и констатируемая требниками вера «в устрячу и в ворожею», «и в чех и в полаз, или в сон», «или в птичеи граи», «и во всяко животно рыкание». [155] Что привиделось человеку во сне, сколько раз он чихнул, кого встретил по дороге, кто первым зашел (совершил «полаз») в его дом, где и когда прокричала птица – по всем этим признакам гадали о будущем, что хорошо известно и из этнографических материалов. Перечисленные вопросы включались как в женские, так и в мужские требники и предназначались не только простым мирянам, но и вельможам и инокиням. Поэтому нельзя признать

обоснованным предположение В. Й. Мансикки, будто в период составления единственного списка памятника «Слово учительно наказует о веровавших в стречю и чех» (XVI–XVII вв.), и вера в «чех и грай» уже не была актуальна, но отмечалась книжником по традиции. [156]

155

Алмазов А. Тайная исповедь… Т. 3. С. 160–161, 167; Корогодина М. В. Исповедь в России в XIV–XV веках… С. 418, 420, 433, 434, 438, 460, 462, 463, 466–468, 470, 514, 520; Памятники отреченной русской литературы. Т. 2. С. 301.

156

Мансикка В. Й. Религия восточных славян. М., 2005. С. 171.

В мужской части требников с середины XV в. как дополнительный грех рассматривается толкование снов (наряду с верой в них), [157] а в середине XVI в. появляются вопросы об участии в других видах гаданий и заклинаний, например: «В стречю, или в ворожбу не кобиши ли, или птица гада обавая?». [158] Умение толковать приметы не случайно отмечено исповедными текстами для мужчин. Оно могло рассматриваться как средство дохода, о чем свидетельствует вопрос из требника середины XVI в.: «На воду или на мраз закладывался еси безумием своим?», [159] в котором речь явно идет о заключении пари о погоде. (В отличие от М. В. Корогодиной, мы не видим в подобных «закладах» ничего развлекательного, [160] тем более что данный вопрос соседствует с вопросом о хулении стихий, состоявшем в назывании их богами.)

157

Корогодина М. В. Исповедь в России в XIV–XV веках… С. 416, 441.

158

Там же. С. 430–431.

159

Там же. С. 430.

160

Там же. С. 241–242.

К порицаемым вариантам намеренного вопрошания о грядущем посредством ворожбы Максим Грек в слове о прелести сонных мечтаний относил наблюдение за облаками, птичьим полетом, движением глаз, расположением линий на ладони, а также гадание с помощью ячменя, муки и бобов. [161] Отечественный блюститель нравственности не был оригинален в данном вопросе. В 117-й главе византийского аналога Домостроя – Стратегика – делается предостережение против узнавания будущего путем колдовства, веры в сны (даже божественные) и ношения на шее талисманов, представленных на Руси под названием наузов, так как все это может привести человека к духовному падению. [162]

161

Максим Грек. Соч. Ч. 2. С. 98.

162

Шестаков С. Византийский тип Домостроя и черты сходства его с Домостроем Сильвестра // Византийский временник. Т. 8, вып. 1/2. СПб., 1901. С. 57.

Особенно порицалась церковью вера в силу колдовства, о чем свидетельствуют исповедные вопросы о вере «в ворожю» или в волхвов [163] и более всего о хождении к волхвам и приглашении их в свой дом «чаров деяти». [164] Судя по тому, что вопрос о встрече с волхвами входит практически во все требники, вера в действенность их помощи охватывала все слои населения – мужчин, женщин, монахов, священников, вельмож, царей. С этим согласуется подкрестная запись от 15 сентября 1598 г., которой присягавшие на верность Борису Годунову обязывались «людей своих с ведовством да и со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати». [165]

163

Корогодина М. В. Исповедь в России в XIV–XV веках… С. 420, 461–463,470, 520.

164

Там же. С. 465.

165

ААЭ. Т. 2. СПб., 1836. № 10. С. 58.

Священники пытались бороться с подобными суевериями, способствовавшими расцвету магических искусств. Но для простых людей, живших в условиях аграрного общества и находившихся в «постоянном, интенсивном взаимодействии и единстве с природой», [166] существовало «особое понимание причинности, противоречившее учению о всемогуществе божьем». [167] Оно состояло в уверенности, что судьба человека находится в зависимости от природных стихий, которые следует почитать и склонять в свою пользу. Свидетельством тому может послужить упомянутое в новгородском исповедном сборнике XVI в. суеверное нежелание не давать ничего из дому «по захожени солнца», так как светило может унести с собой достаток того, что было отдано. [168] Это верование очень напоминает современные представления жителей Новгородчины, которые полагают, что во избежание порчи ничего нельзя давать из дому «ворожбее за пазуху» в Чистый четверг, считающийся заповедным колдунским днем. [169]

166

Гуревич А.Я. Средневековый мир… С. 50.

167

Там же. С. 344.

168

Алмазов А. Тайная исповедь… Т. 3. С. 167.

169

Мифологические рассказы и легенды Русского Севера / сост. и автор коммент. О. А. Черепанова. СПб., 1996. № 324. С. 84; № 334. С. 88.