На разрыв

Хэйл Дарёна

– Цыплёнок в устричном соусе, – говорит Оскар вместо приветствия ей прямо в ухо, так близко, что сдувает дыханием волосы. – Рекомендую.

– Шпинатная лапша с грибами и копчёной говядиной, – заказывает Варвара.

Оскар смеётся.

– А мне всё-таки цыплёнка, пожалуйста.

Он платит за них двоих – со скидкой организатора, хотя Варвара и успевает достать кошелёк. Обычно она предпочитает платить за себя самостоятельно: чтобы, во-первых, не чувствовать себя никому обязанной, и чтобы, во-вторых, никто не

считал её таковой, и часто её самостоятельность встречает почти агрессивный протест.

То ли боясь потерять в собственных глазах своё же достоинство, то ли желая внушить ей уважение или, быть может, из вечной (ущербной) логики «я заплатил, и теперь ты должна…», парни отчаянно настаивают на своём праве расплачиваться. Варвара не настолько принципиальна, чтобы вести долгие споры и возражать, и достаточно уверена в себе, чтобы не чувствовать потом никакого «должна».

Сейчас, впрочем, всё происходит иначе. Никаких споров, никакой бравады, Оскар просто качает головой, глядя на её кошелёк, и одними губами шепчет «не надо», а потом протягивает кассиру свой организаторский бейджик вместе с банковской картой.

Варвара пожимает плечами.

– Итак… – Оскар приваливается плечом к огромной колонне, у которой они решают расправиться с содержимым коробочек. Варвара молча ждёт, когда он закончит возиться со своей (и выдерживать театральную паузу). – Как насчёт Варвары Икскуль фон Гильденбандт?

– Кого?

Хорошо, что она успевает только запустить палочки в коробку, а не поднести их ко рту, потому что в противном случае «шпинатная лапша с грибами и копчёной говядиной» оказалась бы на полу. И было бы стыдно.

Явно наслаждаясь её растерянностью и удивлением, Оскар берёт ещё одну паузу, и Варвара вздыхает.

– Варвара Икскуль фон Гильденьбандт, – наконец говорит он тоном завзятого лектора. – Героиня знаменитого портрета работы Репина, всю жизнь посвятившая благотворительности и даже работавшая сестрой милосердия, а в 70 лет ушедшая из страны по льду Финского Залива. Пешком.

– Нет, – Варвара качает головой, движение скоро станет привычным. – Определённо нет.

Лапша, кстати, оказывается невероятно вкусной.

– Определённо?

– Ну, – она на секунду задумывается, – я никогда не ходила по льду Финского Залива пешком, – ударение на последнее слово, чтобы передразнить, – да и портретов моих не рисовали. Не то что сам Репин не рисовал, а вообще…

– Очень зря, – пожимает плечами Оскар, забрасывая в рот аппетитный кусочек цыплёнка, и у Варвары перехватывает дыхание от того, с какой лёгкостью он это говорит, и от того, как неожиданно приятно ей это услышать.

Сменить тему. Не реагировать. Не краснеть.

Её вьющиеся, спутанные волосы собраны в нелепый полухвостик-полупучок (потому что на полноценный пучок их длины не хватает), а отросшие корни такие отросшие, что это уже даже

не корни, а стиль – и все вокруг могут смело начинать сомневаться, блондинкой её называть или всё же брюнеткой, и надевает она чаще всего то, до чего первым дотянется, а ещё до двадцати трёх лет понятия не имела о существовании консилера (а до двадцати пяти – им не пользовалась), так что, может, и к лучшему, что никакие художники её не рисуют.

Не краснеть. Не реагировать. Сменить тему.

– Насчёт милосердия и благотворительности – хорошая идея, конечно, – говорит она после паузы, такой же театральной, как предыдущая Оскара.

Он смотрит на неё долго, заинтересованно.

– Да?

Варвара кивает.

– Да. Было бы здорово, например, разбогатеть и завести приют для бездомных животных.

Тёмные глаза из весёлых, дразнящих, искрящихся неожиданно становятся очень серьёзными.

– Помогать можно и не дожидаясь, пока разбогатеешь.

– Да, но большие деньги дают больше возможностей. – Обычно она не говорит об этом, не хочет, чтобы приняли за хвастовство или попытку показаться лучше, чем есть, но, в конце концов, почему бы и нет. – С каждой зарплаты отчисляю в зоозащитное общество, они подбирают, лечат и пристраивают бездомных. Получала бы больше, перечисляла бы больше.

На этот раз Оскар улыбается по-другому – не ярко и сногсшибательно, а как-то особенно светло и тепло. Дыхание от этой улыбки не перехватывает, но сердце, конечно, всё равно начинает биться быстрее.

– Небольшая помощь – это тоже помощь, да и вообще в таком деле не существует понятия «небольшая». У таких обществ, я думаю, каждая копейка на счету. – Дождавшись её кивка, он продолжает: – Даже если ты сама считаешь, что делаешь мало, для животных и их защитников лучше твоё «мало», чем ничего.

Иногда, думает Варвара, бывают ситуации, когда ничего намного лучше, чем мало, вот только к бездомным животным они не относятся. А к высоким тёмноглазым парням с крутыми татуировками – очень даже.

Лучше ничего, чем мало, вот в чём она пытается себя убедить. Додумать и домыслить можно, конечно же, всякое, но это только внутри головы любая история быстро и легко обрастает самыми красочными подробностями, а в жизни всё намного сложнее.

В жизни Варвара и сама, наверное, не хочет никаких подробностей и никаких продолжений, пусть ей и нравится стоять здесь, привалившись к колонне, накручивая зелёную лапшу на деревянные палочки и чувствуя на языке древесный привкус грибов, смешанный с дымным вкусом говядины. Да, ей нравится стоять здесь, гадая, сколько татуировок у Оскара под одеждой, и пожимая плечами в ответ на его неожиданные вопросы, и не зная, что на них отвечать, и думая, что, будь Оскар художником, он нарисовал бы её портрет – а она согласилась бы позировать даже посреди вот этого зала.