На разрыв
Шрифт:
Какой-то парень присаживается к ней на подлокотник, когда Оскар наконец-то заканчивает свою медленную пытку и уходит – вытащить откуда-то гитару и присоединиться к тем, кто играет.
– Что делаешь? – спрашивает парень, и это тупой вопрос, но какая разница, когда в ней столько рома.
– Хочу стать пиратом, – честно отвечает Варвара, и парень хохочет, глядя на неё с восхищением.
Оскар играет – громким боем и замысловатыми переборами, то и дело вскидывая лицо к потолку, такой открытый и такой отсутствующий одновременно. Кто-то рядом с ним стучит по собственной коленке
Оскар играет как в последний раз, а она до этой минуты и не знала, что он занимается музыкой. Пальцы у него, конечно, музыкальные – красивые, длинные, но, глядя на них, она думает не о гитаре.
Оскар играет, глядя то в потолок, то на стену, будто бы там написаны только ему ведомые и видимые секреты и тайны.
Оскар играет, глядя куда угодно, но только неё, так что и ей, наверное, можно на него не смотреть. Но раз уж она пришла…
Полчаса и два стакана спустя Варвара становится на этой вечеринке абсолютно своей. Познакомиться со всеми, правда, не получается: сложно знакомиться, когда имена вылетают из головы сразу же, как только отзвучит последняя буква, но оно и не нужно. Варвара смеётся над чужими шутками, чужие смеются над шутками Варвары, все вместе они подпевают тем, кто «на сцене», а ещё – бесконечно фотографируются, и в ней живёт непонятная надежда ни завтра, ни когда-либо после не обнаружить в сети эти фотки.
И ещё они танцуют. Конечно, танцуют.
Безумие, но когда музыканты останавливаются, чтобы отдохнуть (или выпить), кто-то подрубает телефон к огромным колонкам – и остаётся только пожалеть всех соседей.
Честно говоря, Варвара не помнит, когда последний раз танцевала или была в клубе (потому что максимум её развлечений – писать язвительные письма клиентам, маскируя под вежливостью своё «как же вы мне надоели»), но музыка не то чтобы вьётся вокруг, а разливается вместе с кровью и алкоголем по венам. Нет ничего проще и естественней, чем танцевать вместе со всеми, и улыбаться в никуда, и, самое главное, не открывать глаза, не открывать глаза.
Откроешь глаза – и увидишь Оскара рядом с кем-то. Его обнимают, хлопают по плечам, ловят за локти, держат за руки… Ему заглядывают в лицо, предлагают выпивку, что-то кричат на ухо.
С закрытыми глазами она видит всё то же самое, и вздрагивает, когда к её руке прикасаются холодные пальцы. Оскар обнимает её – спокойно и просто, точно так же, как обнимает других, но Варвара совсем не уверена, что другие, точно так же, как она, мечтают сократить оставшиеся миллиметры и вжаться в него расплавленной кожей.
Затылком она едва достаёт до его подбородка. Идеально, на самом-то деле, идеально и очень удобно: его руки ложатся ей на плечи, она обнимает его, цепляясь за пояс, и пол у них под ногами шатается, как палуба пиратского корабля. Варвара почти слышит шёпот волн и крики чаек, почти видит, как случайно встреченные корабли в ужасе пытаются уйти от их флага, почти ничего не боится.
Оскар отстраняется, придерживая её за плечи, и что-то говорит, но Варвара не слышит. На шее и на вороте футболки у него –
Золотом поверх чёрной ткани, они кажутся настоящей Вселенной.
Варвара поднимает руку, чтобы прикоснуться к ним, прижать каждую пальцем, но Оскар перехватывает её за запястье.
Окончательно отодвинувшись, он указывает головой в сторону кухни.
– Поговорим? – спрашивает он, и на этот раз у Варвары получается прочитать по губам.
Сложно ненавидеть что-то сильнее, чем она ненавидит серьёзные разговоры, но пиратки должны быть бесстрашными, правильно?
Бесстрашия хватает только на то, чтоб кивнуть и двинуться следом, когда Оскар, не отпуская её руки, делает первый шаг мимо танцующих.
7. Рая
Никаких коньков они, конечно же, не находят.
В мусорном баке пусто. Ну, то есть, вовсе не пусто – в нём полным-полно набитых мешков – чёрных, специально предназначенных для отходов, и белых, из супермаркетов, и даже жёлтых, и красных. Так что да, разноцветные мешки в мусорном баке есть, а вот её жёлтой сумки, похожей на объёмный треугольник со скруглёнными уголками и длинной лямкой, нет.
На всякий случай, они заглядывают в оба соседних бачка, но и там ничего не находят.
Когда Рая в растерянности поднимает взгляд вверх, чтобы на третьем этаже отыскать Валеркины окна, она замечает его самого. С сигаретой в зубах, но зато без майки, он стоит на балконе и ухмыляется.
– Что потеряли? – кричит он, заметив её взгляд, и прежде, чем Рая успевает справиться с внезапно подступившим чувством стыда и ответить, добавляет: – Не коньки твои случаем?
Егор удивлённо переводит взгляд с Раи на балкон и обратно.
– Ты живёшь с Соловьёвым?
Да, и его хлебом не корми, дай покурить на балконе раздетым.
– Долгая история, – бросает она через плечо и во весь голос кричит: – А что, если их?
Валерка наклоняется, опираясь на перила, и вместе со стыдом за собственный поступок и надеждой на то, то сумка с коньками сейчас у него в Рае просыпается ещё и любопытство: неужели ему не холодно?
Она замерзает даже в пальто.
– Ну, если вы ищете коньки, то я могу подсказать, где их найти. – Он делает последнюю затяжку, а потом щелчком отправляет окурок в полёт. – Или даже вернуть их. Но тогда тебе придётся готовить на нас обоих… Неделю. И сходишь со мной по магазинам, поможешь выбрать куртку. И мусор будешь выбрасывать. Хотя нет, с мусором тебе доверять, похоже, нельзя.
Рая закатывает глаза. Валерку она обожает и ненавидит одновременно, хотя обожает, конечно же, больше.
К стыду, надежде и любопытству присоединяется облегчение: да, коньки у него (пусть и непонятно, почему ей это так важно, если ещё четыре часа назад она собиралась заканчивать, или даже была уверена, что закончила).
Чувствуя себя почти замечательно, Рая протягивает руку и хватает Егора за рукав. Яркая ткань его свободной куртки оказывается скользкой под пальцами.
– Пойдём, – говорит она. – Заберём у Валерки коньки, выпьем чаю.