На разрыв
Шрифт:
Но она не творец, а Валерка просто паясничает.
И всё же в чём-то он прав. Резервы боли действительно безграничны. Она отчётливо это понимает каждый раз, когда пытается заглянуть в тёмную пропасть внутри себя – и не видит там ни дна, ни предела. Резервы боли действительно безграничны, а значит, она может взять свою боль и превратить её в силу.
Больше того, она этого хочет.
Потом, у порога, подавая уже обувшемуся Егору сумку с коньками, она спрашивает первой:
– Ну так что?
Они, похоже, и правда хорошо понимают друг
– Встретимся завтра в восемь утра у метро, – говорит он просто. И улыбается: – Я напишу тебе, как добираться. Только перестань игнорировать свой телефон.
Рая кивает.
Валерка прав насчёт диснеевских мультиков, но не прав насчёт роли. Она – не Мулан, она же просто Русалочка, и теперь настало время менять хвост на ноги и выбираться на сушу. Даже если каждый шаг будет даваться ей с болью.
8. Варвара
Холод – это то, что Варвара любит и ценит, одно из её самых любимых ощущений (состояний?) на свете, поэтому на прокуренной кухне ей почти уютно.
«Почти», потому что она всё ещё ненавидит серьёзные разговоры (а с вопроса «Поговорим?» именно такие и начинаются), а ещё потому, что Оскар не спешит с ней разговаривать. Он стоит рядом с ней, и Варвара, соответственно, стоит рядом с ним, но ощущение у неё такое, будто тут, рядом с тёмным провалом окна, только её оболочка, а всё остальное осталось там, где стояло, в гостиной, – и от того между рёбер такая странная пустота.
Оскар хлопает по подоконнику, приглашая садиться. Как кошку.
Вместо подоконника на этой кухне – гнездо. Самое настоящее, тёплое и уютное. На широкий пластик наброшено сразу несколько толстых то ли попон, то ли матрасов, а сверху ещё и разноцветное лоскутное одеяло, так что сидеть тут можно часами. Да, как в старых ванильных историях – сидеть у окна, пить кофе и думать о нём, ну разве что пила она вовсе не кофе и ей уже, наверное, хватит, а думать о нём даже не надо: вот он, рядом стоит.
Он помогает ей усесться и сам садится напротив.
Спрашивать, о чём именно Оскар хотел с ней поговорить, Варваре страшно. Она пытается представлять себя отважной пираткой с попугаем на просоленном морем плече, но в голову упрямо лезет какая-то ерунда. Вот такое, мол, молчание повисает, когда она разговаривает по телефону с одним из самых нелюбимых клиентов, а потом тот начинает психовать, и нести какую-то чушь, и всё заканчивается тем, что Варваре хочется убивать.
Она, конечно, очень надеется, что с Оскаром до такого у них не дойдёт.
Между ними царит тишина, но из-под плотно закрытой двери всё равно пробиваются смех и громкая музыка, так что Варвара не сразу различает среди этой какофонии новый звук: смутно знакомая мелодия вперемешку с вибрацией. Телефонный звонок.
Это совершенно точно не её телефон, потому что свой она бы узнала.
– Оскар, – осторожно говорить она (потому что, называя людей по имени, нужно быть всегда осторожной),
Он только отмахивается.
– Ненавижу телефонные разговоры.
Варвара радостно смеётся.
– Я тоже.
– Хочешь послушать страшную историю? – спрашивает Оскар, когда тем, кто ему звонят, наконец-то надоедает слушать в трубке гудки. – Про телефоны.
Люди часто делают совсем не то, чего им хочется, и Варвара – не исключение. Ей хочется целоваться с Оскаром, зарываясь пальцами в тёмные волосы и останавливаясь только для того, чтобы отдышаться, но вместо этого она кивает и говорит:
– Конечно, хочу.
Даже в таком состоянии она не может признаться. И правду сказать тоже не может.
Ей говорили, это одна из её самых главных проблем. Неумение признаваться в своих желаниях, неумение говорить правду, неумение честно и открыто отвечать на вопрос «Чего ты хочешь?». Она может только отшучиваться, мол, хочу мир во всём мире и счастья для всех, даром, и чтобы никто не ушёл обиженным (а потом плакать дома, злясь на себя и не понимая, почему никто никогда не понимал её правильно).
Но одно дело, слушать об этом от других, а другое – понимать самой. И даже понимать самой – ещё не лекарство, а только первый шаг к тому, чтобы справиться.
Как бы то ни было, сейчас уже поздно справляться, потому что Оскар, глядя в окно, начинает рассказывать:
– В фильмах ужасов, знаешь, часто звонят телефоны, которые выключены из розетки, или у которых села батарея, ну, такое всё невозможное, но, как мне кажется, гораздо страшнее те вещи, которые действительно могут происходить. И, собственно, происходят.
– Один мой знакомый работал на телефоне доверия, – говорит Оскар, и почему-то Варваре кажется, что он уже рассказывал эту историю и, может даже, не раз. Или, по крайней мере, не единожды прокручивал её в голове. – Ну, только это не такой колл-центр как в кино, когда вас тридцать человек и вы сидите в огромном помещении, отделённые друг от друга пластиковыми перегородками, и делаете общее дело, а обычная районная бюджетная организация со всеми вытекающими.
Варвара за свою карьеру успела поработать и в районном, и в бюджетном, так что да, она понимает.
– Маленькая комнатка в обшарпанном офисном здании, в шесть часов все соседи по этажу – или лучше сказать по этажам? – встают и уходят, а ты оставайся, сиди до восьми вечера, пока не придёт твоя сменщица. График такой: с восьми до восьми, две смены в ночь, потом два выходных, потом две смены в день.
Ну, у такого графика, думает Варвара, определённо есть свои плюсы. Режим, конечно, сбивается по самое не хочу, но зато у тебя есть свободные дни для, например, походов по больницам, или управляющим компаниям, или налоговым, или любым другим взрослым делам, для которых тебе приходится отпрашиваться с работы, если ты вкалываешь в режиме с девяти до шести (с восьми до пяти, с десяти до семи) пять дней в неделю.