На реках вавилонских
Шрифт:
— Ну что? Встретимся?
— Не знаю, у меня дел невпроворот. Надо искать квартиру, — это была ложь, — искать работу. — почти ложь, — провожать детей в школу, а потом их встречать, — почти правда.
— Ты все еще в лагере?
— Да, все еще там.
— А ты не хотела бы как-нибудь меня навестить? Адрес-то у тебя есть, или как? Я оплачу тебе такси, и ты приедешь сюда. Ну, как?
— Спасибо, Герд. Я, собственно говоря, хотела только тебя спросить, знаешь ли ты какой-нибудь книжный магазин, который продает подержанные книги.
— Ах, да таких магазинов в моем районе полно, на Винтерфельдплац и на главной улице. Ты ищешь что-то определенное?
— Пеппи Длинный Чулок.
— Скажи еще, что твои дети этого не читали.
— Что?
— Да
— Когда-то у нас она была. Но теперь он хочет ее опять. — В кармане куртки я чувствовала гладкий футляр кассеты. Как мамаша Оливье могла догадаться, что в лагере нет магнитофона? Так или иначе, эта кассета была предметом гордости Алексея. Он радовался, что у него есть третья часть "Пеппи Длинный Чулок", хотя не читал и первой.
— В общем, я был бы рад. Сегодня-то у меня не получится, я должен идти на собрание моей группы, — он сделал затяжку, — тебе это, наверно, неинтересно, атомная энергия и так далее. Мы собираемся каждую неделю и дискутируем.
— Что?
— Это у тебя телефон так плохо работает? Я сказал, что мы собираемся и дискутируем. Об атомной энергии. Последний раз мы, правда, целый вечер говорили о проблемах взаимоотношений между людьми, о том, что сейчас так широко обсуждается. Или насчет безработицы. Целый миллион, это не шутка, верно? Канцлер говорит, что если мы превысим пять процентов, то наше будущее видится ему мрачным.
— Ах, вот как?
— Вот мы и обсуждали эту тему, потому что теоретически она касается всех нас. Мы не против предлагаемых мер, но если рабочий класс теперь…
— Извини, Герд, но я вижу, что подходит мой автобус. Будь здоров, ладно?
— … легче от этого не станет. Погоди-ка, Нелли! Эй, погоди…
Я повесила трубку и вышла из кабины. Пар от моего дыхания облачком висел передо мной. Я медленно направилась к автобусной остановке. Расписание было напечатано неразборчиво. Если последней цифрой было пять, то автобус должен был прийти через тринадцать минут. Если он попал в пробку, то ему понадобится больше времени. Месяц назад я попросила выездную визу на Рождество. Дети прожужжали мне все уши: как замечательно они провели прошлогоднее Рождество с моими братом и сестрой и их детьми. Моя мать уже не один год противилась этому, — не из-за того, что христианский обычай шел вразрез с ее мироощущением, а потому, что она просто не любила подарков и всяких излишеств, с которыми был сопряжен для нее этот праздник. Она ругала нас за расточительство и каждый сочельник проводила у своей матери, а та ежегодно нанимала вторую повариху и приглашала друзей, даже теперь, несмотря на то, что ей исполнилось девяносто лет. Судя по рассказам, это были пиршества, на которых мы с нашими детьми только мешали бы. В визе мне отказали, не называя причин. Я слышала о случаях, когда такие визиты разрешали уже через месяц после приезда сюда, однако правительство, очевидно, решало эти вопросы по своему произволу. Возможно, они опасались, что я там останусь, и у них будут проблемы. Прождав на остановке двадцать пять минут, я решила, что автобус сегодня вечером уже не придет. Магазины все равно закрылись. Так что я перешла улицу и двинулась к красно-белому шлагбауму.
Сообщение об отказе в визе я сожгла в пепельнице, скрыв его от Кати и Алексея. Мне не хотелось отнимать у них предвкушение этой радости, пусть я и не знала еще, как и когда смогу направить их ожидания по другому руслу.
Когда я вошла в квартиру, то почувствовала холодный сквозняк. Дверь в нашу комнату была настежь открыта. Стена между подоконником и батареей была облеплена толстыми коричневыми и черными червями, которые при ближайшем рассмотрении оказались слизнями, явно искавшими и не находившими выхода наружу. Среди них я разглядела еще тварей поменьше, они выглядели как личинки, как маленькие белые мучные черви. На столе стояла черная птица и, скосив глаз, пыталась лучше меня
Из кухни слышались голоса, Катино хихиканье и нетерпеливое "а теперь послушайте" Алексея. Дети сидели на кухонном столе у окна, и Алексей читал вслух: "Их очень боятся крестьяне, еще в прошлом веке воронов замечали на пастбищах для стельных коров: они не только съедали послед, но и проникали в родовые пути, чтобы выклевать застрявшего там теленка". Сюзанна открывала кухонные шкафы и выкладывала на плиту кое-что из еды. Она смеялась и призывала его продолжать чтение.
Я скрестила на груди руки и ждала, когда эти трое заметят мое присутствие.
— А свою кровать ты тоже заберешь? — спросила Катя.
— Что за ерунда, там же спит ваша мама, как я могу забрать кровать? Кроме того, это собственность лагеря.
— А где же ты будешь спать?
— Посмотрим, но наверняка в кровати под большим балдахином.
"При длине тела в шестьдесят четыре сантиметра ворон является самой крупной певчей птицей в наших широтах. В теплую погоду можно наблюдать, как вороны парами кружат на большой высоте. Уже в конце зимы они начинают токовать и выделывают в полете настоящие акробатические номера". Алексей продолжал читать, не обращая внимания на Катю и Сюзанну.
Сюзанна уложила в пакет взятые ею продукты и обернулась ко мне.
— Ах, вот и ты.
— А ты, где ты была целый день?
— Твои дети уже меня спрашивали. Ну, рождественские покупки могут занять много времени, - Сюзанна помогла Алексею слезть с кухонного стола и почти истерически рассмеялась. Пока дети шли в комнату впереди нас, — поглядеть, что там делает ворон, — она мне шепнула: — У меня был крупный разговор с начальством. — Она рассмеялась, словно внутри у нее работал мотор. — Они, видимо, дознались, что я по ночам не работаю на хлебозаводе. — Она вытерла слезы. Я недоуменно покачала головой. — Подумать только, им на это понадобилось целых три месяца. "Выходить по ночам вам разрешили только ради вашей работы", — сказал один, а другой сказал, что ему неинтересно знать, где я болтаюсь, но я, очевидно, нашла себе другое пристанище, и пусть бы я убиралась туда поскорее. Это при том, что я здесь как сыр в масле каталась, добавил он. Преимущества лагеря предназначены не для таких людей, как я. Так, девушка, дело не пойдет, все время повторял кто-то из них, словно я невоспитанный ребенок, и меня выгоняют из школы. Правда, эта школа — не для всех. — Мы дошли до нашей комнаты. Сюзанна взяла с кровати уже упакованную дорожную сумку. "Чтобы сегодня ночью вас тут не было", — сказала она, смеясь, и погрозила кому-то пальцем.
— И куда ты пойдешь теперь?
— Честно говоря, Нелли, бывают кровати и поудобнее, чем эти. — Мне невольно вспомнились слова Ханса: "Она — проститутка". Смех Сюзанны, взрывной, беспечный и вызывающий, был смехом союзницы.
— Удачи тебе. — Голос мой звучал сухо, почти неприветливо, так что мне захотелось добавить хоть немного теплоты. Я обняла ее и прижала к себе.
— Ладно, оставь. — Она высморкалась и на какую-то секунду мне казалось, что она плачет. — Вы будете меня помнить?
— Ясное дело. — Катя обвила руками бедра Сюзанны, но та высвободилась и открыла дверь. Возможно, Катя хотела мини-юбку потому, что ей очень нравилась Сюзанна. Алексей подносил слизня то к одному, то к другому глазу ворона, пока тот не повернул голову налево, не схватил добычу и с недовольным видом попытался распробовать, что ему досталось.
— И вообще, ворон — птица священная, — сказал Алексей и поднял вверх мучного червя, — это тоже написано в книге. В некоторых культурах их почитают как вестников счастья. Птицы богов.