На реках вавилонских

Франк Юлия

Спички в замке моей двери уже не было, возможно, она выпала сейчас, когда я открыл дверь. Я подобрал ее с линолеума левой рукой и сунул в карман брюк. Я принес из ванной таз с водой и запер дверь комнаты. Она должна приехать во вторник. Ее зовут Дорейн. Вот будет радость. Меня затрясло. Я разделся догола, снял с себя и мокрое, и сухое, все аккуратно сложил на кровати. Надел пижаму, а поверх нее — полосатый купальный халат. Пока я споласкивал лицо прохладной водой и левой рукой ощупывал брови, тер нос и промывал глаза, правая рука висела без движения. Младенец орал. Я промокнул лицо одним из полотенец с ручной вышивкой, они пахли розами, фиалками и старой соседкой.

Я вытер веки и брови. Когда-то давно я носился с идеей, будто могу

изменить мир. В мыслях я представлялся себе значительным человеком, по меньшей мере, частью мира. Я осторожно ощупал крылья носа. Я верил в победы и в личную свободу. Однако тот, кто побеждал, оказывался лишним. Сегодня я к этому уже не стремился. Как выглядит девушка, якобы являющаяся моей дочерью, я себе представить не мог, да и не хотел. Не стану я открывать дверь какой-то чужой девушке и позволять ей задавать мне вопросы. Никому и никогда я не расскажу о моем неудавшемся бегстве. Я вообще больше ничего не желаю знать, ничего не желаю сообщать. И менее всего тем, для кого было бы важно раскрутить ее и меня. В конце концов, возможно, что я оказался в одном автобусе с осужденными на долгие сроки, которых отправляли на Запад в придачу к какой-нибудь очень важной и ценной, или просто желанной и любимой персоне, в автобусе, полном арестантов, которых Запад был вынужден принять ради одного нужного человека.

Вода успела остыть. Прошел, должно быть, не один час, а я снова и снова мыл и вытирал лицо, ополаскивал тело, чтобы очистить кожу от всего теплого и холодного, что к ней пристало. Тиканье моих наручных часов заставило меня поднять голову, — я положил их вместе с одеждой на кровать. Я сидел в пижаме и халате, склонившись над тазом, и обмакивал в воду махровую салфетку.

— Открой! — Кто-то тряс мою дверь. — Немедленно открой, а не то тебе отвечать придется! — Ни за что не придется мне отвечать, кроме как за мою жизнь, сколько бы сосед ни тряс дверь. Я засунул уголок полотенца в ухо и ждал, пока он намокнет. С металлическим лязгом отскочил замок, и молодой папаша с младенцем на руках в сопровождении жены ввалился ко мне в комнату. Что — то упало на пол. Должно быть, он сломал замок. Младенец на секунду умолк, потом заорал снова.

— Вот, молоко стоит на кухне. — Полностью одетый, но все с таким же торчащим пузом, сосед сунул мне на колени ребенка. — Через час, самое позднее через два мы вернемся. — Прежде чем я успел к нему шагнуть, он схватил за руку свою жену и потащил ее из квартиры вниз по лестнице. К шуму у меня в ушах прибавился стук, что-то все время стучало, стучало и стучало. Как только закрылась дверь, ребенок перестал орать. Он был пугающе легкий. Одной левой рукой я поднял его, а потом осторожно уложил у себя на коленях. Куда его девать? Если я клал его на пол или на кровать, он поворачивался набок или откидывался назад и снова начинал орать. Едва я брал его на колени, он успокаивался и принимался меня разглядывать. В комнате слышалось только тиканье часов, никакого шума, щелканья или треска. В ушах у меня даже перестало свистеть. Мои часы все еще лежали на аккуратно сложенной одежде. Я поднял младенца и положил на стол. Осторожно вытянул левую руку и кончиками пальцев коснулся часов. Младенец наблюдал за каждым моим движением: стоит мне сделать что-то не так — и он начнет орать. Было десять минут девятого, бессонная ночь пролетела быстро, скоро в окна ударит дневной свет. Мне пришла идея, куда я мог бы отнести младенца. Я оделся, накинул на плечи куртку и пошел с ребенком вдоль домов. Я точно не знал, в какой квартире живет Нелли, надеялся только, что узнаю ее подъезд.

Через несколько минут дверь дома открылась и вышла какая-то женщина.

— Что вы делаете с ребенком? Он же замерзнет.

Я протиснулся мимо нее в дом. В самом деле, на младенце были только распашонка и штанишки, ни кофточки, ни шапочки, ни пинеток. Хотя зачем ему обувь, он еще и ходить-то не умеет. Свет в вестибюле дома погас. Я прислонился к стене, на которой была батарея, и молчал.

Пока младенец не орал, все было хорошо. Наверху открылась какая-то дверь, зажегся свет, и на лестнице послышались тяжелые шаги спускавшегося по ней человека. Он не удостоил меня взглядом, а собирался просто пройти мимо.

— Извините, пожалуйста, вы знаете молодую женщину, которая живет здесь с двумя детьми?

— Нелли? Она живет на втором, слева. — Он открыл дверь подъезда и исчез. Возможно, он побывал у нее.

На втором этаже я нажал локтем кнопку звонка. Он издал какой-то скрипучий звук, в точности такой же, как у моего, и, вероятно, у всех звонков в лагере.

Дверь открыла незнакомая женщина.

— Простите, я думал, здесь живет…

— Нелли? Она живет вот тут. — Женщина показала на дверь комнаты и впустила меня в коридор. — Ну, кто это у нас? Какой прелестный ребенок. И как на вас похож. — Она шла за мной почти до самой двери Нелли. Подождала, пока я постучусь. Однако правая рука меня все еще не слушалась, а левой я держал младенца, так что я постучал в дверь ногой, и женщина, покачав головой, скрылась за своей дверью. Очевидно, она собиралась подслушивать. Мне пришлось опять постучать ногой. Изнутри вроде бы доносились голоса, возможно, у Нелли было радио. Тем временем стрелка часов перешла за половину девятого: ее детям давно полагалось быть в школе. Только я собрался постучать в третий раз, как дверь чуть приоткрылась. Показалось лицо Нелли.

— Зачем ты пришел?

— Это ребенок моих соседей. — Я протянул ей младенца, правая рука беспомощно висела вдоль туловища.

— Ты что, подрался? — Она просунула руку в щель и быстро ощупала мои губы и брови.

— Не могла бы ты его взять? — Я пытался просунуть младенца в дверную щель.

— Что? — Она удивленно смотрела на меня, ее лицо словно ушло в тень: наверно, она притянула дверь к себе.

— Впусти меня, пожалуйста.

— Мне очень жаль, но как раз сейчас это некстати.

— Пожалуйста.

— Нет. — Она еще сильнее притянула к себе дверь, и теперь я мог видеть только половину ее лица.

— Совсем ненадолго. — Казалось, младенец не произвел на нее ни малейшего впечатления.

— Ты что, не понимаешь? Это невозможно. Я голая. Я не хочу тебе сейчас открывать. Ее глаз смотрел на меня по-свойски, подмигивал, словно пытаясь мне что-то сказать. Хлопнула дверь. Закрылась и другая дверь, за которой исчезла ее соседка. В полутемном коридоре я ощупью добрался до выключателя.

Меня не касалось, что делала Нелли в половине девятого утра, когда ее дети сидели в школе и упражнялись в чистописании и арифметике, и почему она голая пряталась за дверью и не хотела меня впустить. Может, она была больна и плохо себя чувствовала. Она часто кашляла, ее кашель звучал хрипло.

Прежде чем выйти из дома, я попытался хорошенько спрятать младенца под курткой. Младенец потянулся, выгнул спину и заорал. Он ни во что не ставил тепло и темноту под моей курткой. Так что я поспешил по обледенелым кочкам к себе домой и внес его в квартиру. Там я положил его на свою койку и позволил ему орать, сколько его душе угодно.

Почему какой-то младенец должен был мешать мне в моих приготовлениях? Левой рукой я заботливо сложил вышитые платки, заботясь о том, чтобы угол прилегал к углу, затем я их понюхал и уложил обратно в форму для кекса. А те платки, которыми я уже воспользовался, отнес на кухню и намочил в холодной воде, выжал и один за другим вытащил из умывальника. Их ткань, прежде такая гладкая, сейчас издавала какое-то противное шуршание. Времени на то, чтобы отнести эти платки в прачечную и там выгладить, у меня не было. Но вид их меня так тревожил, что я одной левой тщательно уложил их в пакет и выбросил в помойку. В шкафу на обычном месте лежала упаковка хрустящих хлебцев, ничья посторонняя рука не бралась за них прошлой ночью, и с чувством удовлетворения я установил, что последнего ломтика мне еще хватит на завтрак. Пустую упаковку я свернул и выбросил.