На рубеже двух эпох

Вениамин

– А-а!
– удовлетворенно поддакнул он. Разговор подходил к концу. Так как он был в совершенно мирном тоне, я с простотою сердца сделал им упрек;

– Вот смотрите, как вы поступили со мною несправедливо, без всяких обвинительных доказательств арестовали меня.

– А разве вы, - перебил меня Булатников, - на нашем положении поступили бы иначе с нами?

Они чувствовали, что я не их духа, имели основание подозревать меня в контрреволюции. На его вопрос я, подумав, ответил:

– Да, я, пожалуй, иначе поступил бы с вами...

– Как же? Неужели скрыли бы нас или помогли?

– Да!

Скоро эти слова мои пророчески сбудутся

на деле...

Формально меня выпускали все же на поруки одного совершенно незаметного священника о. Бензина.

Вот и все мое сидение в "чрезвычайке".

В последние два дня мы заметили новость у себя: вместо солдат сторожить нас привели каких-то 15-16-летних гимназистов. Кажется, они были в составе добровольной революционной милиции. Эти дети были совсем наивные мальчики. Они принесли с собой шашки, и мы приятельски проиграли в них весь вечер.

На следующую же ночь прислали для охраны рабочих. Среди них выделялся особенно один огромный портовый грузчик. Про него рассказывали легенды, будто он поднимал и носил по 25 пудов. Добродушный силач развлекал нас то разговорами, то показывал опытно, как трещат у него суставы костей при напряжении тела. Нам объяснили, что рабочие в это время приняли уже власть от собравшихся уходить большевиков под натиском белых. Но так как при всяком уходе бывали бессудные расправы, то рабочие и прислали нам надежных силачей.

Вечером на восьмой день ареста меня и других монахов выпустили. Народ уже ждал этого и до моей квартиры у купчихи Пономаревой меня проводили с пением "Достойно". В это время из монастыря прислали за мною лошадь, и я направился в монастырь.

Боже, Боже! Какое счастье быть свободным! Лишь тот, кто опытно познал тюрьму и ожидание смерти, может почувствовать сладость жизни и свободы! И небо, и земля, и солнце, и уже высохшая трава, и камни дороги, и темно-зеленое море! Боже, как все это прекрасно! А в монастыре уже завидели нас и начали звонить и трезвонить. Главный колокол был в тысячу пудов. Могучие и красивые звуки лились навстречу мне. А я все боюсь: зачем они звонят?! Зачем раздражают большевиков?!

Дня через два советская власть оставила Крым. Наши монахи тотчас же бросились в "чрезвычайку"... Увы! Сережа Солнцев был расстрелян, в середине лба зияла одна лишь дырочка... Сбылось его предчувствие.

На следующий день мы из монастыря увидели мчащийся по пенистым волнам миноносец с белыми властями... Как на ангела смотрели и мы, и многие. Но недолго: разочарование наступило быстро. И белые стали жестоко расправляться с противниками.

Вероятно, в тот же день в монастырь ко мне пришла какая-то женщина с грязным ребенком на руках, и сама она была бедно и грязно одетая, слезы текли по щекам. Подает письмо. Оказалось, она была женою или сожительницей матроса Бовкуна. А он вместе с моим судьей Коржаковым попал в тюрьму. При отходе большевиков они задержались в городе для грабежа. Но тут в домике какой-то старушки-польки, у которой они нашли 40 тыс. рублей, их схватила рабочая милиция и засадила в тюрьму до суда. Из тюрьмы Коржиков написал мне письмо и послал его с женою соучастника по грабежу. Я довольно точно помню содержание его.

"Глубокоуважаемый отец владыка!

Когда вы были у нас в контрольном пункте (так назвал он "чеку".
– Авт.), то я много помогал вам, хотя вы и не знали этого. А теперь я и мой товарищ Бовкун оказались в тюрьме, и нам грозит смертная казнь. Вы же на суде обещали нам помочь, если попадем в опасность".

И они оба теперь просят хлопотать за них. Я ответил

женщине, что сейчас же пойду в тюрьму и постараюсь помочь. Она ушла обратно в тюрьму на свидание. Скоро приехал и я. Через решетку повидался с моим симпатичным Коржиковым. Бовкун был огромного роста и с крупными чертами лица. Из тюрьмы я немедленно поехал в военно-полевой суд, заседавший в каком-то скромном домике. Председателем был генерал Макаренко: очень интеллигентный и добрый на вид человек. С ним было еще 3-4 военных человека. Я был принят весьма любезно. Рассказал дело. Говорю; может, я обязан Коржикову даже жизнью своею. Но генерал ответил: суд уже над ними совершен и помилование невозможно, так как за Коржиковым в "чрезвычайке" числится несколько убийств белых офицеров, документально установленных. Когда же я продолжал настаивать, то генерал сказал:

– Самое большее, что мы можем сделать, заменить повешение, к которому они присуждены, расстрелом.

Конечно, эта смерть более короткая, чем пятиминутное удушение, но не того желали мои подзащитные. Я, опечаленный, удалился из суда. Было уже к вечеру. Завтра воскресенье. В церкви святого архангела Михаила, где настоятелем был о. М. П., весьма хороший военный священник, был какой-то особый праздник. Я служил там. После торжественный обед. Слева от меня за столом сидел комендант города Севастополя генерал Субботин. Весьма милый, даже интеллигентный мягкий человек. Справа о. Михаил.

Я обратился к генералу с просьбой исполнить одно мое желание.

– С удовольствием, если только это в моих силах, - ответил он.

В военное время в руках коменданта сосредотачивается огромная власть, почти царская, включая амнистии после суда.

Я рассказал ему историю.

– Я ныне же вытребую дело их и, если хоть как-нибудь найду возможным помиловать их, сделаю ради вас!

На другой день я получил сведения, что обоим смертная казнь заменена пожизненным заключением. Мы все были рады... После, при генерале Врангеле, они подали через меня прошение дозволить им поступить на фронт и сражаться против красных. Генерал отказал, положив резолюцию "опасно".

Когда мы эвакуировались из Севастополя, я не знал, что сделано с заключенными в тюрьме. Но годов через пять из Крыма в Париж пробрался офицер А-в, и он сообщил, что перед приходом красных все большевики были расстреляны белыми... Это вероятно.

Так различно кончилась судьба моя и моего судьи...

Вспомню еще один очень интересный факт из истории другой "чрезвычайки", в г. Муроме Владимирской губернии. Арестовали там двух протоиереев: о. Ан-ва и о. Ц-ва и одного настоятеля монастыря, 75-летнего архимандрита Макария. На допросе первым был приглашен к столу архимандрит, оба протоиерея ждали очереди здесь же. Комиссар роется в ворохе разных бумаг, не может сразу найти дело о. Макария и начинает нервничать. А монах спокойно стоит, дожидается. Вдруг у него вырывается вздох: "0-ох, Господи!"

– Что вздыхаешь?
– нервно спрашивает комиссар, не глядя на него и продолжая искать бумагу.

– Я вот гляжу, гляжу на вас и думаю: сколько муки-то вам из-за нас, грешных!

Пожалел старец комиссара. Тот ничего не сказал: видно, растопили его сердце ласковые слова монаха. Наскоро допросив всех трех, судья отпустил их без всякого взыскания.

Так рассказывал мне во Франции один из трех арестованных, о. И. Ц-в.

Теперь мне осталось уже совсем немного досказать из эпохи "белого движения" при генерале Деникине. Я немного был свидетелем тяжелого отступления белых армий.