На рубеже двух эпох
Шрифт:
После революции 1917 года одно время наметилось (по слухам) сближение старообрядцев с православными, потому что и те, и другие оказались гонимыми и страдающими; по учению старообрядцев, антихристова церковь, то есть православная, должна быть не гонимой, а господствующей, как и было при царях. Это перепутало все понятия у старообрядцев: раз обе гонимые, так, значит, обе истинные, следовательно, нужно бы соединиться теперь. И будто бы были какие-то попытки или сдвиги в душах, но ничем не кончилось. Я давно спрашивал митрополита Сергия, справедливы ли эти добрые слухи. И он ответил, что пока все остается по-прежнему, мира нет, живут братья по вере чужими друг другу. И я думаю, что главнейшая причина этой отчужденности лежит в духовной области, безблагодатности отклонившихся раскольников от истинной Церкви! Как бы
Может быть, Мать-Церковь что-то должна еще сделать, чтобы растопить этот леденящий холод их. Не знаю. А давать легкомысленные рецепты лечить долголетнюю болезнь могут лишь всезнайки: сельские фельдшеры. Остается, кажется, лишь молиться о соединении всех да кротко переносить будущие страдания, это скорее сблизит нас. А если и это не поможет - буди воля Божия! "Не я управляю миром" - еще и еще раз вспоминаются слова на горе около сельского храма при виде "иллюминации" помещичьих усадеб.
В заключение этих дум о старообрядчестве вспомню интересные наблюдения над ними Алексея Ухтомского. Я еще был студентом Петербургской Духовной академии и познакомился с ним в квартире ректора епископа Сергия (ныне митрополита Московского). У него, как и у брата его, тогда уже епископа, Андрея (епископ Андрей и после революции все путался в этом увлечении людьми старой веры, кончил чуть ли не отрывом от Церкви) была странная симпатия к старообрядцам. Есть, говорят, люди, которые любят будто бы есть приготовленную дичь, уже немного начавшую гнить. И в нашем высшем обществе давно наблюдалось такое тяготение к чему-нибудь оригинальному, стремление к мистицизму. Он - в здоровом виде - был и есть в православии, даже является сущностью нашей веры. "Стяжание благодати Святого Духа", как говорил современник тех движений преподобный Серафим Саровский. Но высшим классам подай что-нибудь иностранное, заманчивое, обольстительное, особое! Отсюда увлечение мистиками западными: Сведенборгом, Эккартехаузеном и др. Отсюда полухлыстовские кружки Татариновой времен Александра I. После, при Александре II, увлечение английским сектантством лорда Редстока, после - Фесслера и т. д. Сюда же относится и Распутин. От этого же и увлечение Бонч-Бруевича (при Ленине) сектантами вообще.
Вот подобным образом у некоторых аристократов-народников была тяга и к старообрядцам. И Алексей Ухтомский, он был ассистентом на кафедре (кажется) физики в Петербургском университете, чувствовал к ним сентиментальную нежность, не видя их. Митрополит Сергий, как человек духовно здоровый, угощая его чаем, благодушно при нас, студентах, вышучивал его. Ухтомский мило улыбался и повторял свое. Но однажды он решил проверить свое увлечение. Отправился в Керженские леса и стал обходить раскольнические скиты и беседовать со старцами.
Когда он возвратился в Петербург, посетил митрополита Сергия и сообщил ему свои выводы о них. Первое: при всей строгости и внешней уставности он не нашел там внутреннего благодатного духа благочестия А второе, если же он встречал подобных благочестивых старцев, то они оказывались более или менее кроткими и уже теряли всякую вражду и нетерпимость к господствующей Церкви, даже, наоборот, относились к ней с любовью и почитанием. Алеша, так называли мы его, отрезвел от увлечения.
Вот такой же отчасти был и Владимир Павлович Рябушинский, посетивший меня в день парада, 25 марта. После благословения он сел и сразу, без всяких предисловий, каким-то срывающимся голосом сказал:
– Владыка! Мы погибаем! Мы погибаем!
И мгновенно разрыдался громко, с надрывом. Слезы вообще трудно выносить, А когда здоровенный бородатый мужчина рыдает неудержимо, становится даже жутко. Будто бы дикий буйвол плачет.
– Что с вами? Что с вами?
– утешаю я его.
А он рыдает и рыдает. Слезы обильным градом катятся
– Мы погибаем! Мы погибаем!
– Расскажите, в чем дело?
– недоумевающе спрашиваю я.
– Владыка святой! Мы такие же большевики, как и они! Только они красные большевики, а мы белые большевики'!!
И он опять рыдает. Я тогда еще верил в "белое движение" и что-то утешительное стал говорить ему, но мои слова не запали ему в душу. Я ведь не знал еще белых, а он проделал с ними все кампании и видел все в натуре. Немного успокоившись. Владимир Павлович начал мне вскрывать темные стороны белых. Что я мог возразить ему?! Сейчас я не помню ни одного слова моего, так они были пусты и бесцветны.
Но он сам все же искал утешения или оправдания и потому в заключение беседы сказал, но не твердо, а вопросительно, будто не веря самому себе, а лишь желая верить:
– А как вы думаете? Может быть, мы еще можем покаяться? Вот у меня есть друг, тоже офицер, профессор университета Даватц. Он все говорит: "Да, мы тоже разбойники, как и те, но только мы висим на правом кресте от Христа и можем раскаяться, а они, левые хульники, - непокаянные! Вы думаете, мы раскаемся?"
Я совершенно не помню, что ответил ему. Что-нибудь пустое, бледное. Мы распрощались. После я встречался с ним в Париже. Он оказался прав - "белое движение" погибло. Занимался он там выставкой икон и проч., но уже был оторванным листком, как и другие эмигранты. Одет был в красивый светлый костюм, бородка была расчесана (а может быть, и подбрил он этот "образ Божий", как иногда выражаются старообрядцы про брадобреев?), весь он был чистенький и даже улыбался любезно. Но мне был дороже тот мужиковатый русский растрепанный человек, который рыдал, как вол, опечаленный и уязвленный в сердце. А сердце его было русское, народное.
Но странно, его признание Белой армии гибнущей не вошло в мою душу. Человек всему учится опытно.
После Пасхи я выехал на фронт. Мне для этого был дан специальный вагон маленького размера, которым я мог пользоваться в любое время, стоило лишь сказать по телефону начальнику станции Севастополь, и его прицепляли к нужному поезду. И это радовало меня и моего секретаря - отдельный вагон. Боже, какие мы дети и в сорок лет! А еще думали сломать ход истории.
Приехал я, с пересадкой на лошадях, к Перекопскому валу Был вечер. Я посетил штаб Корниловской дивизии, командиром которой был высокий отчаянный молодой генерал Туркул. Походил по избам близлежащей деревушки (имя ее позабыл), разговаривал с солдатами, а особенно с офицерами. И сразу я был поражен духом добровольцев. Да, это были действительно отчаянные герои! Да, они любили Россию и безумно складывали за нее свои буйные головы! Да, я могу представить их в так называемой психологической атаке, когда они шли церемониальным маршем, без единого выстрела, против вдесятеро сильнейшего неприятеля, который терял мужество перед бесстрашием офицеров и иногда бежал в панике от них!
И на этот раз они говорили о своей бесстрашной решимости. Один полковник, командир танка, совершенно спокойно рассказывал, что он был ранен уже четырнадцать раз, а завтра выйдет на сражение первым. И улыбался, куря. Он был почти уверен, что погибнет. Действительно, после я узнал, что в его танк попал снаряд, и он с другом сгорел в нем. И такие герои были почти везде!
Но он в этот же вечер, накануне смерти, совершенно открыто, почти цинично, насмешливо заявил мне, что ничуть не верит в Бога. Бывшие тут с ним другие офицеры нимало не смутились его заявлению, будто и они так же думали.
Я, по новости, пришел в ужас. Тогда чем же они отличаются от безбожников большевиков? Выхожу на улицу. Встречается в военной форме солдат - мальчик лет 13-14. Были и такие. С кем-то отчаянно грубо разговаривает. И я слышу, как он самой площадной матерной бранью ругает и Бога, и Божию Матерь, и всех святых! Я ушам своим не верю. Добровольцы, белые - и такое богохульство! Боже, неужели прав Рябушинский? "Мы белые большевики, мы погибаем!"
Хожу дальше. Слышу почти анекдот, но так запомнилось. Одна женщина потеряла корову и пожаловалась начальству. Искали ее и не нашли. Оказалось, ее спрятали не то в чулан, не то даже в ванную комнату! Потом зарезали. Я и сам сейчас не верю этой басне, но вот рассказывали же такое...