На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Еще одно впечатление, которое возникло во время спектакля. Райкин начал его виртуозно. Зал затаился, нащупывая контакт с артистом. Или наоборот. Но уже после первых нескольких фраз я понял, что опять появляется та самая скрытая, не высказанная и почти не обозначиваемая, но конфронтация к правительству, состоянию умов, интеллигенция и в частности еврейская интеллигенция, что-то затаила по отношению к власти. Она хотела бы что-то сказать, но почему-то не может сформулировать.
О президенте. Путин приехал в этот раз почти без опозданий, прошел вместе с Лужковым через весь зал и тут же появился в ложе уже в конце зала, места эти неудобные, от сцены далеко. Во время этого прохода раздалось несколько одиноких хлопков, но зал не встал и не приветствовал президента. Я тоже растерялся, я клакер опытный, и не хлопнул несколько раз властно в ладоши. Но этот зал, может быть, этого и не ждал. Путин отыгрался уже во второй части вечера, когда вручал орден. Его речь была искренна и политически умна. Он вспомнил и Аркадия Исааковича, и культ в обществе, который был по отношению
Очень хорош и изящен был Райкин, когда во время номера, который на сцене показывали его жена и дочь, вдруг сделал несколько танцевальных невероятного изящества па. И тут я перейду к Цискаридзе.
Я впервые увидел его, вернее показал на него С.П., еще перед началом, когда мы все стояли перед входом в театр. В маечке, небольшой и хрупкий, с сумочкой через плечо и явно не в своей тарелке. Не его круг людей и зрителей, никто с ним, кроме Киркорова не заговаривает. Я был потрясен, потому что для меня это один из немногих здесь не просто деятелей искусства, а бесспорный гений, чье имя войдет во все энциклопедии. В первый же перерыв я подошел к Цискаридзе, он сразу же сказал о моей книге, что несколько раз мне звонил, чтобы поблагодарить, он сохранил мою визитную карточку. В мире вообще какие-то странные совпадения. Еще утром я прочел интервью с ним журнале «Культ личностей», которые мне прислал Эдик Дорожкин. Я пригласил Николая как-нибудь зайти в институт. Это, пожалуй, один из немногих людей, к которым я испытываю некое божественное преклонение. Гении не часто встречаются на нашем пути.
На дачу поехал в воскресенье утром, с собакой и В.С. прожили там очень мирно, в понедельник вернулись утром в Москву.
10 июля, понедельник. Пропущенный в дневнике день почти невозможно восстановить. Возникает уже другой жанр, слова начинают казаться искусственными.
Цитата из Гусинского. Она взята из того же журнала, который прислал Дорожкин. Гусинский, чувствую, герой надолго, поэтому цитатой обзавожусь про запас.
«Все публичные политичные фигуры должны знать, что нарушение норм морали, которые они допускают в личной жизни, могут в любой момент стать достоянием общественности. То же относится и к их неоправданно высоким доходам. Что такое компромат? Если все, что в нем написано, это правда, то это и есть правда. Если нет — то можно обратиться в суд. Я не понимаю, что такое «война компроматов». Если взяточника прямо называют взяточником — общество от этого только выиграет. Если не так — он может обратиться в суд и доказать свою невиновность». Цитата дает свободу для психологичных толкований. Мы-то, добропорядочные евреи, сидим себе в Гибралтаре или в других столь же тихих, с тропической отдушкой, местах и воспитываем детей и делаем деньги, а вот ваши более активные граждане. Личная жизнь является… собственностью того, кто за ее отслеживание вкладывает деньги. Мораль из дела личного становится предметом торга. А вот что касается тебя, взяточника, то посмотрим, у кого сильнее адвокаты. И не смей пикнуть, если просто, обыватель, видишь, что богатство тебе, толстосум и кровопивец, взять не у кого, как разве только украсть. Никакого общественного мнения. Молчать! Веди, нищий, со мною дорогостоящую процедуру, и еще посмотрим, кто кого, не окажешься ли ты в тюрьме раньше, за неуплату судебных издержек.
11 июля, вторник. Вечером долго и пронзительно с участием всех традиционных лиц от Женечки Альбац до правдоруба Иртеньева состоялась на НТВ передача, посвященная свободе слова, а на самом деле — выемке финансовых документов в НТВ. До этого по какому-то поводу арестовали или напугали кого-то из помощников Гусинского. Хорошо знакомых персонажей присутствовавших на передаче, о которых заранее известно, что и как они будут говорить, можно было бы перечислять довольно долго. Надо отметить также, что иногда на галерке «народа» попадались и лица, которые резали такую правду-матку, что Киселеву хотелось, чтобы отключили электричество. Тут он довольно умело и мужественно старался заткнуть рот инакомыслию и прекратить лишние разглагольствования. Попутно, тем не менее, отмечу, что происходили сбои и с лицами, чьи речи были, казалось бы, предсказуемы. Так внезапно Толя Ткаченко — подаренный им роман еще не прочитан — вдруг так понес министра культуры Швыдкого за его репортаж о встрече Путина с членами Пен-центра, что этого лучше не сделал бы и такой специалист по социальной анатомии, как Владимир Бушин. Основная фигура здесь, конечно, был все тот неиссякаемый рыцарь Женя Киселев. Профессионально можно было бы восторгаться тем, как он работает. Вот это воля, вот это натасканная злость, вот это памятливость, вот это неутомимость. Но я все время, глядя на него, вспоминал виденную утром машинку фирмы БМВ, легкий, нарядный и стремительный кабриолет, стоящий у подъезда, из которого обычно выходит сам Киселев. Мы все в районе Большой Бронной улицы, рядом: МЕДИА-МОСТ, апартаменты одного из ведущих и директора НТВ и Литинститут. Как я уже писал, ежедневно проезжаю мимо отдельного, видимо приватизированного, входа в дом директора НТВ и внимательно слежу: что возле подъезда стоит и сколько. Ну, действительно, признаемся, ему есть что защищать и за что
В связи с этим, вспомнил такой ничтожно-завистливый эпизод из своей последней поездки во Францию. Когда мы с С.П. после посещения дворца возвращались пешком на вокзал в Фонтенбло, то уже в самом городе у светофора нас пропустил вдруг огромный и дорогой кабриолет с поднятым верхом. Милый и точный жест чисто французской вежливости шофера на «зебре». «Проходите, мсье!» На жест я ответил жестом. Помахал рукой, но взгляд мужчины сидящего в открытой машине был по ту сторону какого-либо общения. Человек другого класса, для которого незнакомые пешеходы, — это вроде фазанов, разгуливающих по его угодьям.
13 июля, четверг. Утром на дачу в Сопово отвозил Нину Александровну, чтобы она с десяток дней пожила. Дача все равно пустая, а если она отмоет холодильник и чуть протрет мне кухню, мы в расчете.
Вечером досадный инцидент с Сережей Осиповым. Он опоздал к китайцу, которого надо было везти в аэропорт. Но в этом я виню и Лешу Тиматкова, который при нехватке времени услал шофера куда-то по заданию. «Он сказал, что он успеет». Досталось и Толкачеву и Великодному. Здесь столкнулось два взгляда на управление. «Хозяин» отвечает за все.
14 июля, пятница. У меня восемь реальных дней отпуска, которые я могу взять, между окончанием предыдущих институтских хлопот прошлого года и началом новых экзаменов. Все-таки — лечу к Саше Мамаю в Мурманск, а потом в Оленегорск. Это и воспоминание юности, — именно здесь я работал лесником в Лапландском заповеднике, а в пустой квартире Саши может возникнуть возможно поработать. Билеты на самолет очень дорогие 1800 в одну сторону. С собой беру всю свою картотеку с начатой первой главой. Как всегда, планы на работу у меня грандиозные, а выполню мало. Самолет полупустой. Уже в Московском аэропорту видно, как мы живем по двум стандартам. Хорошее покрытие на шоссе закончилось на Шереметьево-II, откуда идут основные рейсы за рубеж. В Шереметьево-I — внутренние рейсы, страны СНГ и что-нибудь экзотическое вроде Израиля, но это тоже внутренний рейс — дорога продирается среди складов и мастерских. Естественно, перед самим зданием аэропорта огромная платная автостоянка, которой нет ни в одном аэропорту мира: цепи, талоны, хари сторожей. В самом аэропорту нет даже нормального информационного табло, все на каких-то маленьких бликующих телевизорах. Сесть практически негде, информация дикторов еле долетает. Дикторы отчетливо обозначают лишь что-нибудь близко зарубежное, презирая свои русские названия.
В «Коммерсанте» подробно читал об убийстве в Свердловске и похоронах в Москве генерального директора «Уралмашзавода» Белоненко. Вчера эти похороны показали в Москве по ТВ; мы уже стали привыкать к виду прекрасных, наверное, по стоимости равной стоимости «мерседесов», полированных драгоценных гробов. Покойный Белоненко владел еще 0,5 процента акций КамАЗа. Пишут о нем хорошо. Есть в газете и портрет владельца этого завода некого Кахо Бендукидзе, необъятного грузина. Почти впервые вижу нашего родного собственника такого масштаба. Завод, который делал шагающие экскаваторы.
В самолете же начал читать «Мефистофеля» Клауса Манна, все время сравниваю его с фильмом Сабо «Мефисто». Какой-то очень интересный внутренний запал.
Мурманск. В городе цветет сирень, обычно она зацветает в начале августа. Я впервые вижу Мурманск и разглядываю его жадно, залив, дома по его берегу, центр города, уже летом готового к сопротивлению зимы. Иномарок мало. Пейзаж до Оленегорска все такой же владивосточно-корейский, распадки, сопки, низкая вымученная сосна и береза, редкие сгущения жизни. Люди, обитающие здесь, мне кажутся героями. Оленегорск — это большой поселок, который существует за счет гигантского железнорудного карьера.
Вечером по ТВ показали Путина, он где-то на Урале, чуть ли не в том же Свердловске, и его встречает губернатор Россель, которого показали во время похорон Белоненко. Вместе с Путиным Россель дергает запал какой-то гаубицы. Показывают новые танки и виды вооружения. Счастливое лицо Путина.
15 июля, суббота. Только к старости, когда путешествия перестают быть обыденностью, а становятся чудом, начинаешь понимать, как велика страна. После перелета я ассимилировался плоховато, но все равно утром вместе с Сашей поехал к его родителям в Кировск. Тот самый город, о котором говорил мне мой сменщик-лесник из заповедника в 1964 году: «Я на лыжах через Имандру, а потом я уже и дома». Только зыбкость воспоминаний позволяет мне сказать, как давно все это было. Сколько любопытного случилось в тот памятный год. Куда все подевалось, в памяти твердо лишь одно имя Марина Никитична Печенежская, от которой, кажется, иногда я получаю неподписанные письма. И удивительно: ничего я об этом не написал. А ведь было о чем, и появление у меня на кордоне московских туристов, и мои путешествия через озера, на базу. На мысу, когда показывались огни поселка, я ложился, в любую погоду, на лыжи — отдыхал, теперь не заблужусь. Эти несколько домиков с электрическим светом казались мне после моего кордона небольшим городом. Кто-нибудь из девушек, научных работников, меня отпаивал чаем. Марина кормила сигом с тушеным картофелем и морковкой. Я всегда знал, что в одном из домиков базы сидит некто в очках, имя которому Семенов-Тянь-Шаньский, он доктор биологических наук. Помню даже название его монографии — «Экология тетеревиных». Здесь же, в этих краях, я получил телеграмму от мамы, чтобы я возвращался: у отчима, Ф.К. обнаружили рак.