На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Вышла очередная «Юность» — значит, уже три главы у меня напечатаны. Возник план, как скруглить роман. При всех случаях, второй частью станет мой предыдущий роман о Ленине «Константин Петрович».
21 января, четверг.
Газеты опубликовали сообщение французской прессы о том, что якобы убитые сербами мирные крестьяне-албанцы на самом деле — албанцы из отрядов самообороны, боевики. Вроде бы они оказались не жителями соседнего села, многие свезены сюда из других мест и сброшены в ров. Будто бы даже одежда, в которую они одеты, не имеет следов от пуль, послуживших причиной их смерти. Обычная провокация. Чтобы подхлестнуть мировое сообщество к действию против Милошевича. У многих возникает мнение, что такая «любовь» мирового сообщества и Америки к албанцам проистекает только оттого, что Милошевич — коммунист.
«Литературная
Состоялся ученый совет. По моей инициативе приняли список стихов и отрывков из русской классики, которые наши абитуриенты должны знать наизусть. Мне очень нравится английское выражение «бай хат» — сердцем.
25 января, понедельник.
Опять везу на каникулы группу студентов в Данию. Обмен Литинститут — муниципальная школа для взрослых в Ольборге. Лечу, как всегда, в счет отпуска, по коллективному билету института. Мы с Л. А. Линьковой будем жить, как преподаватели, в гостинице, а студентов разберут по домам слушатели. На этот раз, кроме в прошлом году закончившей Ольги Бояриновой, все — студенты из нашего института непосредственно, а не слушатели курсов Н. А. Бонк. Я уже дорожу этим обменом и постараюсь сделать все, чтобы он существовал как можно дольше. Здесь и «макание» наших студентов в среду — с языком у них сейчас, после появления учебника Бонк и моего нажима на кафедру, стало получше, — даже выезд молодого человека впервые за рубеж, где все важно: и аэродром, и первый вопрос на английском, и то, что ты можешь быть предоставлен самому себе.
В Копенгагене мы здесь уже несколько часов — нас встретила, как и два года назад, Марина. Это знакомая Людмилы Артемовны, она закончила Литинститут, училась у Владимира Ивановича. Тепло вспоминает и своего руководителя, и его выносливость по части выпивки, и его поразительное умение всегда держать интеллектуальную форму. Здесь пришлось пойти на жесткую меру: ребята остались в аэропорту, а мы на машине совершили чудесную прогулку по Копенгагену. Выходили только два раза: у Королевского дворца и возле Парламента. Муж Марины Мортон — музыкант, играющий на восточных инструментах. Очень утонченный мужчина, сын бывшего главного архитектора Копенгагена, поэтому показал город с деталями, объяснениями и как-то изысканно. Меня заинтересовали казармы моряков-пенсионеров Христиана IV, системы уже не существующих укреплений. Я прикидывал все к своему любимому XVIII веку. И представлял себе его сиятельство князя Куракина. По куракинским запискам в свое время я делал диплом.
На дворцовой площади, окруженной четырьмя дворцами королевской семьи, мы внезапно встретили выходящего из машины кронпринца. Довольно немолодой и одутловатый человек что-то вытаскивал вместе с шофером из машины. Мы появились из-за угла, как привидения. Тут же возник и гвардеец в меховой шапке, потоптался возле нас и ушел. Рядом с площадью — море. Воистину, морская держава — порт рядом с жилищем королевской семьи. Неизгладимое впечатление произвел бывший королевский замок — парламент; библиотека, сияющая в ночи огромными стеклянными окнами, и государственный архив. Дания, по признанию ее жителей, самая «зарегистрированная» страна в мире. Вся Дания за несколько столетий в этих бумагах и на этих стеллажах, видных из-за слабоосвещенных окон архива.
В десятом часу на маленьком самолете прибыли в Ольборг. Та же, как и в прошлом году, прелестная гостиница, напротив парка, тот же Пол в своей «московской» шапке и куртке. С нами, вместе с группой, летит Ваня Журавлев, самый наш молодой, за него я волнуюсь, ему, с его еще мальчишеским миром, будет здесь трудно. Ребята все на редкость милые и хорошие. Постепенно я в них разберусь.
В самолете открыл «Литературку». Блестящее интервью Вяч. Вс. Иванова. Как всегда, меня восхищает: вдруг формулировать то, что было ясно и десять, и пятнадцать лет назад. Но тогда еще сравнительно нестарый Иванов — говорю это без раздражения — был депутатом первого выбранного
«Задачей любых таких реформ могло и может быть только скорейшее улучшение благосостояния возможно большего числа жителей России». Вот тогда бы специалист и должен был на этом настаивать.
«Но в некоторых областях (здравоохранение, образование), несмотря на все бюрократические препятствия, чинимые режимом, нашей интеллигенции удалось сделать удивительно много, используя систему, где государство хотя бы теоретически поддерживало социальную сферу». Вопреки партии и правительству интеллигенция запланировала выпуски врачей, постройки больниц, проектирование производства или закупку оборудования. Удивительно, как обозленный человек может быть несправедлив. Это государство выучило и сделало чуть ли не в 20 с лишним лет, талантливого конечно, Вяч. Вс. Иванова доктором наук.
«Чем больше занимаешься историей русской культуры (а мне приходилось за последние годы не раз читать о ней курсы лекций и обдумывать планы занятий в руководимом мною Институте мировой культуры Московского университета), тем больше поражаешься ее тысячелетней устремленности к высшей красоте и сосредоточенности на основных мировых вопросах». Мысль, конечно, весьма тривиальная. Самое интересное, что директор это пишет из своего прекрасного заграничного далека. «Литературка» предупреждает, что «интервью носило заочный характер: «ЛГ» сформулировала ряд вопросов, на которые были получены письменные ответы». Значит, и не мыслили заполучить директора домой.
Итак, опять через два года в Ольборге. Два года назад я здесь прочел Фишера и составил план романа о Ленине, который пишу совершенно по-другому и не заглядывая в этот план. Сделать книгу беллетристикой мне не удалось.
26 января, вторник.
Утром была общая беседа о школе, которую провел Бруно, а потом лекция о Дании. Прекрасные, чистые классы вызвали у меня чувство глубокой зависти. На столах ни одной надписи, будто бы их вчера только купили. Наши мальчишки и девочки пишут, наверное, от избыточности мыслей и эмоций. Потом ходил по городу, доглядывал то, что не видел раньше. Большой на берегу дом, окруженный другими строениями, с большим двором — это городской замок. По преданию, здесь жил королевский наместник или кто-то вроде герцога, которого звали Гамлет. Это имя нас, русских, возбуждает. Обнаружил также целый квартал крошечных, вроде тех, которые я видел в прошлый раз на острове Фьюн, домишек. Они очень похожи на домик, в котором родился Андерсен. Их иначе и не назовешь, как сказочные или игрушечные, в некоторых меньше шестидесяти — семидесяти метров, хотя и по два этажа. Самая дорогая жилплощадь в Ольборге.
Лекцию читала Анна-Мария Карлсон. Я помню ее по пребыванию в Литинституте. Прежде она училась в Москве. Женщине, конечно, за пятьдесят. Во время лекции она сказала, что видела Гагарина, и у нее есть его автограф. Очень, видимо, хорошо разобралась в наших делах и осталась поклонницей прежнего Советского Союза.
Перенес в дневник фразы, которые записал на листочке бумаги во время ее лекции.
До развала СССР в Дании было 13 процентов безработных. Дания — страна с самым «регистрированным» налогом в мире. О том, чтобы не платить налоги, и речи быть не может, вычтут из ближайшей зарплаты. Усталость от системы бюрократии. Американизация датского племени. Свобода. У бомжа несвобода передвижения. Свободен экономически, но не свободен от агрохимии. От опасности неучастия в политике. Самое высокое налогообложение в мире. Общность датского государства — это о частях Дании, среди них Гренландия, которой практически владеет Америка. Об американской атомной бомбе, потерянной в Гренландии. Довод о якобы русификации республик в бывшем СССР: а каким образом тогда литовцы сразу же заговорили по-литовски, а украинцы — по-украински? Вот тебе и школьная экспансия. Экспортировали разные системы демократии, вместо того чтобы пойти по своему пути. Купить такие же географические карты для института. Первая датская конституция в 1849 году — 150 лет. Королева не имеет возможности не подписать закон, принятый парламентом.