На семи дорогах
Шрифт:
Узкая дверь вывела его на другую половину двора. Здесь он прошел немного и остановился перед двумя кибитками, стоявшими рядом.
Из одной кибитки послышался шепот, и Иламан, не раздумывая, толкнул дверь в эту кибитку.
Перед возвышением, обтянутым красным покрывалом, украшенным узорами, сидело несколько богато одетых женщин. В очаге ярко пылал огонь. Приятное тепло взяло мальчика за руку и властно потянуло к очагу.
Женщины, увидев внезапно появившегося незнакомого мальчугана, поспешно сгрудились, словно
Однако Иламан не обратил никакого внимания на переполох, который произвело в кибитке его появление. Он опустился у очага и принялся греть озябшие руки и ноги.
Не успел Иламан как следует согреться, как в дверях кибитки появился хозяин дома. Когда он увидел мальчика, который грелся у очага, у него от ярости задрожали усы. Не говоря ни слова, он достал из очага одно из горящих поленьев и приложил его к икре Иламана.
Издав душераздирающий крик, мальчик выскочил из теплой кибитки.
— Таких неслухов надо учить уму-разуму! В мои бы руки его, я б его за десяток дней сделал истинным мусульманином, — проговорил хозяин и громко расхохотался.
— Сойти бы ему в могилу, дерзкому! И откуда он только появился? Пришел и сразу уселся у очага, словно хозяин, — произнесла, играя глазами, жена усатого, манерно растягивая каждое слово. — Хорошо, что ты сам пришел и выпроводил его, чтоб его земля проглотила. Я подумала, что на такого даже словечка потратить жалко.
Остальные женщины молчали.
В дверь вошли Ходжанепес и Бабакули.
Жена хозяина осторожно дотронулась до своего головного убора, величиной с небольшую плетеную корзину, покрытую позолоченными украшениями, и проговорила:
— От этого проклятого, который меня так перепугал, я совсем обессилела.
— И что? — спросил хозяин.
— Пригляди сам за пловом! — позвякивая украшениями, она отошла в угол.
Так или иначе, завтрак состоялся. Жирный плов, в котором мяса и моркови было куда больше, чем риса, был уничтожен до конца.
Хозяин дома, громко отрыгиваясь и вытирая руки о халат, произнес:
— Слава аллаху! Благодарение аллаху! Бабакули, мы хотим в эту ночь убраться отсюда.
Бабакули, выронив из рук комок из остатков плова, который он собрал с большим усердием, моргая глазами, уставился на хозяина вопросительным взглядом.
Что же касается Ходжанепеса, то тот, сделав вид, что о чем-то догадывается, спросил:
— Вас пригласили на той?
— Зачем нам чужой той! — усмехнулся хозяин. — Нет, мы собираемся устроить свой собственный той.
Хозяин помолчал, затем продолжал.
— Проклятый колхоз! Ты, наверное, знаешь батрака Худайберды?
Ходжанепес кивнул.
— Он теперь председатель, чтоб его дом сгорел с ним вместе! Каждый день строит нам козни, натравляет на нас районные власти.
Ночью, когда село спало крепким сном, шестерых верблюдов во дворе навьючили ценными вещами. Два из них вместе с поклажей принадлежали усатому хозяину, остальные — другим сельским богатеям, которые решили бежать.
Хозяин назвал вполголоса четыре имени.
— Запомните их, — приказал он. — Верблюдов, детей и жен необходимо переправить через границу. Реку нужно пересечь на лодках, которые потом следует затопить.
Кто-то спросил:
— А как мы перейдем границу?
— По моим сведениям, властям сегодня будет не до того, чтобы охранять ее, — сказал усатый.
***
Председатель колхоза Худайберды-батрак и колхозный счетовод Веллек были целиком поглощены подсчетом работы, выполненной колхозниками за истекшие сутки.
Веллек, хотя и умел кое-как писать, уже через полчаса не мог прочесть собственноручно написанное.
Они находились в маленькой узкой комнате, громко называвшейся колхозной конторой.
На кошме, облокотившись на несколько подушек, полулежал Худайберды. Он с досадой рассматривал непонятные каракули Веллека.
— Если все грамотные похожи на тебя, то я не буду пытаться учиться, — произнес сердито Худайберды, вертя так и этак клочек бумаги.
— Что ты, Худайберды-ага! Другие еще чуже чем я.
– Да?
— Конечно. Я ведь всю азбуку изучил. Между прочим, мулла, который обучал меня грамоте, еще хуже знал азбуку, чем я. Между прочим, я в течение всей учебы ни разу не отведал плетки, — похвастался Веллек.
— А что ты называешь азбукой? Это такая толстая-претолстая книга?
— Еще толще чем эта, — с серьезным видом проговорил Веллек, указывая на подушку, на которую облокотился Худайберды.
— Ну, ладно, Веллек-мулла, — оборвал председатель. — Поболтали и довольно. А теперь давай-ка подведем итог, подсчитаем, сколько зерна, взятого взаймы у государства, мы роздали дехканам. На этом наши сегодняшние дела будут закончены, и можем спокойно идти спать.
—Зерно, зерно... — пробормотал Веллек, разглаживая складки потемневшей бумаги, и поправил фитилек сильно чадившей керосиновой лампы: в комнате не было ни одного окошка.
— Я слушаю.
— Вот тут, на этой бумаге, написано: тысяча килограммов, а мы получили всего четыре мешка,
— А дехканам сколько мы раздали?
— Сто ведер зерна.
— Что же тебя смущает?
— Я не понимаю, Худайберды-ага, что это за килограммы, — пожаловался Веллек.
— В следующий раз, когда будем получать зерно, попроси, чтобы его нам давали ведрами и подсчитывали ведрами. Тогда не собьешься, — посоветовал Худайберды.