На семи ветрах

Мусатов Алексей Иванович

— А что комиссия! Сами знаете, из кого её подобрали. Она и облыжно может решить… — И Фонарёв, раздражаясь всё больше и больше, предупредил Звягинцева: — Имейте в виду, если комиссия против меня ополчится и поддержит учительницу, тогда и вам не поздоровится.

— Тогда, может, так сделать… — в замешательстве заговорил Звягинцев. — Вам, Кузьма Егорович, письмо в роно подготовить… Так, мол, и так: учительница оклеветала руководителя колхоза. И подписи от родителей собрать. Вас же в колхозе ещё многие поддержат.

А такое письмо будет посильнее любого решения педсовета…

Фонарёв подозрительно покосился на Звягинцева.

— Всё осторожничаете, Алексей Маркович, за чужую спину прячетесь… — И, вздохнув, он согласился, что с письмом, пожалуй, придумано неплохо.

* * *

Вечером Кузьма Егорович усадил дочь за письмо. Так уж у них было заведено в доме: отец в грамоте был не силён, излагать на бумаге свои мысли ему было трудно, и Таня обычно помогала отцу составлять деловые бумаги, отчёты о работе, разные заявления в районные учреждения.

— Куда писать? — осведомилась Таня. — В район или область? И о чём? О семенах, машинах?

— Да нет, дочка… Сегодня не о хозяйственных делах… Тут другое… — помедлив, сказал отец. — Хочу о Варваре Степановне доложить куда следует. Пиши-ка в районный отдел образования. — И он принялся высказывать те мысли, которые Таня должна была изложить на бумаге. — Напиши-ка всё это, дочка, побойчее да похлеще, — попросил отец. — И потребуй, чтоб меня оградили от такой учительши, чтоб её на своё место поставили…

Покусав по привычке кончик косы, Таня написала первые строчки, потом, отложив ручку, задумалась.

А если Варвара Степановна в чём-то права? А ребята? Ведь почти весь класс стоит на стороне учительницы.

— А может, подождать с письмом-то? — сказала Таня. — Говорят, насчёт удобрений комиссия разбирается.

— Хоть десять комиссий! — отмахнулся отец. — А у меня свидетели есть.

— А если им не поверят…

— Да ты что? — удивился отец. — Кто тебе голову-то мутит? Чего вот сегодня с машиной натворила?

— Голова у меня ясная, — сухо ответила Таня. — А вот зачем ты обманул меня?

— Ну ладно, ладно, — примиряюще заговорил Кузьма Егорович. — Ты же у меня одна-разъединственная на белом свете. Если чего и не так — пожури отца, а ссориться нам незачем. Я бы на Варвару Степановну не жаловался, если бы она меня не опозорила… А то как с цепи сорвалась… — И он кивнул на бумагу. — Пиши-ка, дочка. А я потом подписи от родителей соберу.

Помедлив, Таня отодвинула от себя бумагу!

— Нет… Не могу я такое писать.

Отец озадаченно поглядел на дочь.

— Ну что ж, неволить не буду. Другие напишут… — Он поднялся и вышел из дому.

Таня долго сидела за столом.

Достала учебники, тетради, но занятия не шли ей на ум. Мысли о Варваре Степановне не выходили из головы. Да, ребята хорошо знали свою учительницу, свою «Варвару», как они звали её между собой. Она жила на виду у всего колхоза, к ней всегда можно было зайти за советом, за книжкой или просто так. Когда другие учителя удивлялись, почему Варвара Степановна так свободно пускает к себе на квартиру школьников, она обычно отвечала: «А мне от них скрывать нечего… Да и не мешают они мне».

Охотно заходили к учительнице и взрослые. Получить совет, узнать о новом постановлении правительства, попросить написать заявление, похлопотать о документах на получение пенсии, пожаловаться на то, что неправильно начислили трудодни, — с какими только вопросами не обращались к ней люди!

Да и сама Варвара Степановна была нередким гостем в домах колхозников. То надо поговорить об успеваемости и поведении школьника, то побывать на дне рождения, а то и помирить мужа с женой. «Сочувственная, совесть наша», — говорили про неё в колхозе.

Так неужели отец всерьёз поднял руку на Варвару Степановну и решил выжить её из Родников?! Ведь она проработала здесь вот уже сколько лет… Нет, люди этого не допустят, не должны допустить! Но почему же она, Таня, сидит и ничего не предпринимает? Неужели она во всём согласна с отцом и хочет, чтобы его заявление застало учительницу врасплох?

Глава 27

О том, что над головой учительницы собирались тучи, знали уже и в школе и в колхозе.

Феде стало казаться, что во всех бедах Варвары Степановны виноват только он, со своей горячностью и несдержанностью. Он сказал об этом Саше и Ульке.

— Да не в тебе только дело, — нахмурился Саша. — Тут, брат, другое… Учителя большой спор ведут: как нас учить-выхаживать да как самим жить на свете…

— А может, мне всё-таки в чём-то повиниться?

— Да в чём?

— Ну вот, пойду и заявлю директору, — разошёлся Федя, — мол, про Фонарёва наобум написал. Варвару Степановну в заблуждение ввёл. Такой уж у меня характёр вздорный. Учительницу пожурят, и дело с концом… А меня пусть хоть из школы исключат.

— Ерунду ты порешь! — рассердился Саша. — Разве ты не по совести поступил?

— Да, это правда, — признался Федя. — Ни от чего отказаться не могу, ни от одного слова. Просто мне за Варвару Степановну обидно. Её-то зачем тягают?.. То к директору вызывают, то в роно. Я вот всё думаю, как бы её выручить. А чего придумаешь?

В тот же день на последнем уроке Федя получил записку:

«Предупреди Варвару Степановну… Под диктовку одного человека на неё написана жалоба. Жалоба будет подписана группой родителей и направлена в роно».