На семи ветрах
Шрифт:
— Извините, что так, не постучавшись… — сказал он. — Разговоры идут по деревне, будто бумагу вы получили из района, от своего начальства… Насчёт Варвары Степановны.
Звягинцев встал и, пожимая плечами, стараясь сдержаться, молча зашагал по кабинету. И Варвара Степановна молчала. Она взглянула было на Григория Ивановича, и вдруг острая жалость к себе, горькая обида хлынули на неё, так нестерпимо обжигая, что, кажется, невозможно было удержать слёзы. Она отвернулась к окну… Но Григорий Иванович, раз только взглянув на неё, больше не смотрел. Он следил за Звягинцевым, и лицо
— Пожалуйста, — сказал наконец директор, протягивая предписание роно. — Не понимаю, чем вызван такой интерес к чисто школьному делу?..
Григорий Иванович внимательно прочёл бумажку, сложил её и неожиданно спрятал в карман ватника.
— Странные шутки, — нахмурился Звягинцев, — это бумага официальная, и её…
— А я тоже лицо не частное, — спокойно сказал Григорий Иванович. — Меня тут партия поставила. И судьба человека, который учит наших детей, мне не безразлична. — Он аккуратно застегнул ватник. — Есть предложение поехать нам с вами в район немедля.
— В район? Зачем?
— Как это — зачем? А вы, что ж, согласны отпустить Варвару Степановну?
— При чём тут моё согласие? Есть предписание роно.
— Будем его обжаловать.
— А вы знаете, что это предписание учитывает жалобы колхозников, родителей?
— Знаю. Да только каких колхозников? — усмехнулся Григорий Иванович. — Каких родителей?.. Что ж, видать, и мне придётся в райкоме повиниться. Упустили мы Фонарёва. Упустили. Да только разве мыслимо Варвару Степановну так обидеть? Вы знаете, как люди волнуются? У нас, почитай, полдеревни её ученики! Или, может, вы, Варвара Степановна, сами задумали уйти?
Он спросил это, когда в кабинет, торопясь и толкаясь, вошло несколько женщин во главе с Евдокией Стрешневой. Евдокия услышала последние слова Григория Ивановича и с ходу бросилась в атаку:
— Да что вы её спрашиваете! Не смеет она уходить! Она же весь колхоз взбулгачила, людей подняла. И ни в какое Бережково мы её не отпустим.
Женщины гудели вместе с Евдокией, кабинет наполнился взволнованными голосами, и Звягинцев тяжело опустился на стул.
— Слышите, что люди говорят? — спросил его Григорий Иванович, потом повернулся к женщинам: — Шумом тут не возьмёшь. Вы побеседуйте с Варварой Степановной, а мы с директором в район двинем…
Звягинцев, оглянувшись на женщин, которые уже окружили учительницу, подошёл к Григорию Ивановичу, нерешительно взялся за пуговицу на его ватнике.
— В район мне, знаете, крайне неудобно ехать.
— Ну, глядите, вам виднее, — сказал Григорий Иванович.
Звягинцев посмотрел, как он выходит, шагнул было вслед, но потом вернулся.
Смущённо, по-детски улыбаясь, растроганно глядя на знакомые, но необычные сейчас лица женщин, Варвара Степановна тихо благодарила их, а они всё ещё шумно и ласково поругивали её. Звягинцев потоптался с минуту в кабинете, потом, пожимая плечами, вышел.
Вечером, возвращаясь домой, Варвара Степановна увидела около своего дома, на завалинке, небольшие причудливые фигурки, усаженные прямо в рыхлый снег. Недоумевая, она осторожно вытащила их из снега. Это были какие-то деревяшки, обломки сучьев и корневищ.
Варвара
— Откуда это, мама? — спросила Настя.
— Сама не знаю, на завалинке нашла… — призналась Варвара Степановна.
— Да тут целая коллекция. Ты присмотрись-ка получше, — обрадовалась Настя, расставляя фигурки на столе. — Вот леший-лесовик, вот лось с рогами. А бык-то, бык! Прямо на Фонарёва похож. Упрямый, могучий. Сейчас всех на рога поднимет… А это что за штука? Ни на кого не смотрит, нос задран. — Она повертела в руках перегнувшуюся назад фигурку человека с длинным, вытянутым лицом, задранным вверх носом и маленькой рукой с длинным указующим пальцем. — Ой, узнаю, кажется! — Настя захохотала. — Так это же Алексей Маркович. Вылитый он.
Варвара Степановна взглянула и невольно усмехнулась. Действительно, в чём-то неуловимом было сходство с Фонарёвым и с директором школы, и художник постарался это подчеркнуть.
Варвара Степановна начала гадать, кто же из ребят мог сделать эти поделки. Она даже разволновалась, снова разглядывая лешего, быка и фигурку с указующим перстом. До чего оригинально и тонко подмечено и как умело обработано! Конечно, это кто-то из её учеников. Но кто?
Варвара Степановна посмотрела на дочь:
— Неужели это всё Федины поделки? Или Сашины?
— Да нет… Это, наверное, Парамон притащил. Он давно корнями увлекается.
— Парамон?
— Правда, мама, он способный. Вот бы его выставку в школе устроить…
Варвара Степановна задумчиво покачала головой:
— Насчёт выставки надо подумать. А глаз у него зоркий, цепкий.
Глава 29
Уже смеркалось, когда Таня вернулась домой. Отец сидел за столом и что-то писал в ученической тетради. Давалось ему это с трудом: перо рвало бумагу, брызгало чернилами, оставляло кляксы.
— Не могла пораньше явиться! — недовольно сказал отец.
— А что, я тебе нужна? — спросила Таня.
— Да вот объяснение в район приходится писать. Всё насчёт этой сыпучки, будь она неладна! Слову уже не верят, бумагу им строчи. А сама знаешь, какой я грамотей! Ты бы помогла мне, дочка…
— У тебя и без меня помощников хватает, — сухо отозвалась Таня.
— Это ты о чём?
— Сам знаешь.
Покачав головой, бабушка Фёкла подала на стол остывшие щи и, не выдержав, принялась жаловаться, что порядка в доме у них совсем не стало. Завтракают отец с дочерью врозь, к обеду то и дело запаздывают, никогда не поговорят как следует.
— Что, опять куда-то собралась? — насторожился отец, заметив, что дочь поглядела на стенные часы.
— В клуб надо. У нас спевка сегодня, — сухо ответила Таня.
За последнее время ей всё труднее стало разговаривать с отцом. Между ними появился холодок, отчуждённость. Правда, отец больше не посмеивался над Таниным увлечением бригадными делами, но и бесед по душам о школе, о будущем дочери не получалось. По вечерам Таня обычно уходила к подругам или в клуб.
— Чудно как-то, дочка, — заговорил отец. — Поешь, поспишь — и шасть за дверь. Словно ты квартирантка в доме.