На Севере дальнем
Шрифт:
Дождавшись полного выздоровления Таичи, Одзуки снова явился к нему, чтобы сделать свой страшный укол. Глядя расширенными глазами на японца, Таичи как-то весь подобрался, словно готовясь к стремительному прыжку.
Японец, почувствовав неладное, остановился в нерешительности.
— Не дам, не дам колоть, ни за что не дам колоть! — твердил Таичи, не спуская глаз с японца. И не успел тот подать знак своим спутникам, как Таичи что было силы ударил японца ногой в живот.
Одзуки отлетел в сторону.
Таичи схватили, грубо заломили ему руки за спину, прижали к кровати.
Японец с трудом
— Дать ему такую порцию, чтобы он больше не встал! — выкрикнул он.
Санитары навалились на старика чукчу и сделали ему новый укол.
Таичи уже больше не встал...
Весна разгоралась. Но не было весенней радости у эскимосов и чукчей Аляски. Повальная эпидемия гриппа губила и малых и старых. Не проходило недели, чтобы кто-нибудь не умер в поселке. На помощь белолицых никто не надеялся. Больше того, у всех сложилось твердое убеждение, что именно от белолицых, от их черной машины, и пошла беда: ведь не вернулись домой совершенно здоровые люди, которых увезли в этой машине.
А белолицые всё шныряли и шныряли по хижинам, что-то высматривая, что-то записывая в свои «медицинские журналы».
Больные эскимосы и чукчи встречали их угрюмо и провожали проклятиями.
Кэмби разъезжал по всему побережью, где было эскимосское население, производил точную статистику, посылал в «госпиталь», помещавшийся за колючей проволокой, отчеты о качестве подопытного «материала», сообщал о наличии «бревен».
В одном из эскимосских поселков подкошенная болезнью девушка упала на землю и, протянув дрожащую руку к небу, крикнула:
— Черное солнце!.. Почему на небе черное солнце?!
Девушка умерла в тот же час, а слова умершей о черном солнце скоро стали известны среди эскимосов и чукчей всего аляскинского побережья.
— «Черное солнце»!.. — театрально воскликнул горбоносый, до которого дошли страшные слова девушки. — Я вижу, они не лишены дара поэзии!
Повернувшись к Кэмби, он так же театрально выбросил руки в противоположную сторону пролива и добавил:
— Вы, мистер, будете первым, кто на том берегу из красного солнца сделает черное!
Кэмби зябко поежился. Хотя господа из Федерального бюро уже давно связали его с «госпиталем», но к новой своей роли он привыкнуть не мог. Его не беспокоило то, что он является главным агентом по поставке «подопытного материала» в «госпиталь», что он уже отослал на смерть десятки эскимосов и чукчей, — его пугало другое: Кэмби знал, что рано или поздно ему предстоит уйти на советский берег... И ему было страшно.
«Ну что ж, Дракон продал свою душу. Ничего, придет время, и я снова стану королем «мягкого золота». Вся пушнина Чукотки будет моей», — успокаивал себя мистер Кэмби.
КРАСНОЕ СОЛНЦЕ
А на противоположном берегу люди тоже смотрели на солнце.
Струится нагретый воздух. Словно сотканное из золотых нитей, дрожит над тундрой марево. А там, чуть подальше, где виднеется на высокой горной террасе около десятка куполов яранг, уже не марево, а мираж околдовывает путника своей игрой.
Пронизанная солнечным светом голубизна сопок расплывается, и тогда чудится,
Солнце! Его ждали здесь в полярную ночь с нетерпением, радовались малейшему признаку его скорого появления. И вот оно высоко в небе! Подставляя солнечным лучам свои прокаленные ветрами и морозами лица, бесстрашные охотники-зверобои и неутомимые оленеводы щурили улыбающиеся глаза и думали о том, что с приходом весеннего солнца непременно придут и новые удачи: оленеводу — хороший олений приплод, охотнику — большая добыча на море.
И невольно, сама собой, складывалась песня, светлая, душевная песня о высоком красном солнце, которое уже навсегда пришло сюда, в этот холодный край, после очень долгой ночи, после той ночи, которая сейчас называется «старой жизнью». Пел сейчас эту песню и Таграт, мчавшийся по речной долине на оленях как раз туда, где причудливо вытянулись верхушки яранг оленеводческого стойбища, раскинувшегося на высокой горной террасе.
Запрокинув на спину ветвистые рога, высунув влажные розовые языки, олени неслись вскачь. Наклонившись чуть вперед, Таграт напевал свою песню, порой ловко отруливая нарту, чтобы не налететь на камень или кочку. Все ближе и ближе высокая горная терраса. В ушах Таграта свистит ветер. Крохотные лужицы в талом снегу мгновенными вспышками молнии ослепляют его.
Выбрав место, где снег поплотнее, Таграт с ходу вылетел по крутизне на террасу, и вот он у стойбища. Двое подростков подхватывают его тяжело дышащих оленей, выпрягают из нарты. А навстречу уже идет бригадир оленеводческой бригады, приветствует Таграта.
Наскоро выпив чаю, Таграт отправляется осматривать стадо отелившихся оленей-важенок.
Стадо паслось между горами, в небольшом распадке, хорошо защищенном от ветра. Сотни телят на тоненьких, еще неустойчивых ножках бродили за своими матерями, издавая громкие звуки, мало похожие на оленье хорканье. Большие фиолетовые глаза малышей смотрели на людей с любопытством, доверчиво.
— О, сколько их здесь! — любовался телятами Таграт, пытаясь погладить одного из них. Теленок, смешно вскинув непомерно длинные задние ноги, отбежал в сторону. — Будущий скакун, — улыбнулся Таграт.
Группа пастухов в легких оленьих кухлянках, сшитых шерстью внутрь и выкрашенных в ярко-красный цвет корой деревца вирувир [26] окружила председателя и бригадира. Смуглые, обветренные лица их были возбуждены, жизнерадостны.
— Так, значит, завтра у нас в поселке Рэн будет праздник Первого мая, весенний праздник? — весело спросил пастух Вальфо, собирая в кольца аркан.
— Да, завтра праздник Первого мая, — ответил Таграт и осмотрел пастуха с ног до головы. — Что, не думаешь ли взять первый приз на оленьих гонках?
26 В ирувир — название местного кустарника.