На Сибирском тракте

Еловских Василий Иванович

— Ну как, поправилась?

— Ничего… Часы верно идут?

— Кто их знает. Идут и идут.

Элла пошла к тракту по той же проселочной дороге, по которой вчера они втроем добирались до Старой Михайловки. Бурливого потока, где Сергей чуть не уронил Эллу, уже не было, текла мелконькая — курам перебродить — речушка. По жнивью возле тракта шел гусеничный трактор и тащил за собой на канате «газик». За «газиком» бежал Сергей и что-то кричал. Увидев Эллу, он замахал рукой. Когда трактор остановился и стал приглушенно фыркать, Элла услышала:

— Айда в машину!

И вот «газик» снова

бойко бежит возле тракта. Подсохшая, загустевшая за ночь грязь с ожесточением бьет по кузову.

— Как здоровье? — спрашивает шофер. Сам он выглядел помятым, оброс бородой и смотрел еще более угрюмо, чем вчера.

— Сегодня мы в норме, — ответил за Эллу Сергей. — Вот только не знаем, выкушали утречком что-нибудь или нет.

Элла хотела сказать: «И вовсе неостроумно», но вместо этого улыбнулась.

— Нет, не ела. Старуха предлагала, а я не стала.

— Вы допустили страшную ошибку, я вам скажу. Но она поправима. Микола, дай-ка мешок.

Сергей выложил на газету хлеб, огурцы и яйца.

— Может, чемодан подать? — предложил Никола.

Элла мотнула головой:

— Не надо.

— Мы уж с ней запросто, по-семейному, — Сергей подал девушке перочинный ножик.

— А соседка-то у тебя сегодня совсем тихая.

— Выучка, Микола. У меня строго. По утрам порка. Армейским ремнем. Себя кормлю сырым мясом, а ее растительной пищей.

Лоб у Сергея был перевязан. Бинт загрязнился и сползал на брови, оголяя засохшую рану.

— К чужой жене вздумал ночью присоседиться, — усмехнулся Никола. — И вот к чему это привело. Сколько раз я предупреждал…

— Правда твоя, Микола.

— Да скажите вы серьезно, — стала сердиться Элла.

— Из-за вас человек потерпел. Шибко торопливо сунулся в какие-то сени. Лоб пострадал, но и сени, говорят, не устояли.

Элла ела с большим аппетитом. Ее локоть касался локтя Сергея. И она, к удивлению своему, замечала, что это прикосновение приятно ей.

— Так же бы вы здорово работали, как балагурите, болтуны иванычи, — сказала она со смехом.

— Это вы зря, — сурово проговорил шофер. — Совсем даже напрасно. Трактористы они у нас — дай бог каждому: И хошь — на тракторе, хошь — на комбайне.

— Коля, замри! — недовольно выпалил Сергей и, чуть помедлив, добавил: — А то мы щас с Миколой лопнем от важности. — Повернувшись к Элле, он сказал, улыбаясь: — Не могу, понимаешь, когда меня хвалют. Стыдобища берет, аж сквозь землю провалился б. И сам не знаю, от чё. А Микола вот ничего, не возражает, тока сопит завсегда.

Элла ела, а парни говорили о совхозе, в котором работали, о всходах озимых, о запасных частях к тракторам и о многом другом, о чем девушка пока еще имела весьма смутное представление. Из разговора она поняла, что они возвращались с областного совещания механизаторов.

Машина нырнула в густой сосняк. Здесь почва была песчаная, и ровный как стрела тракт казался почти сухим. Ехать было легко.

Далеко впереди стали вырастать над трактом дома, каланча, церковенка без креста, и «газик» неожиданно выскочил в поле.

— Раздолинское, — сказал Никола. — Прощайся, Серега, с невестой. А мы отвернемся.

Они снова начали подшучивать друг над другом и над Эллой. Громко смеялись. А

прощались серьезно: пожали руки, пожелали добра. Через минуту машина исчезла за поворотом улицы.

Элла смотрела на дорогу, и ей было почему-то обидно. Она думала, что начиналось что-то большое, особенное, и никак не ожидала, что все закончится так обычно.

ЗА ОПЫТОМ

Все получилось как-то не очень славно. Когда муж Нонны Петр получал в городе новое назначение — он преподаватель физкультуры, — то ее обещали устроить в библиотеку. Однако в библиотеке место оказалось занятым: кто-то собирался увольняться, уже почти уволился, но неожиданно передумал. И хотя Нонна закончила десять классов и вообще была человеком достаточно грамотным, ей ничего не смогли предложить в совхозе, куда они переехали, кроме должности доярки: — «Своих грамотеев девать некуда». Она сперва отказывалась — «дояркой может быть всякая», но, перетолковав с мужем, и подумав денек-другой, все же пошла на ферму. Это было перед самой осенью, а после Октябрьского праздника Нонну вызвал к себе директор совхоза Калачев.

— Как работается? Сбегать не думаете?

— Пока вроде нет.

— А почему «вроде» и «пока»? Эти «вроде и «пока» мне не очень нравятся.

Он засмеялся, засмеялась и Нонна.

— Я, собственно, пригласил вас вот зачем. Давайте собирайтесь в дорогу, поедете в Боровской совхоз Андреевского производственного управления. Даем вам командировку. Нате бумагу, записывайте. Боровской совхоз. Ехать до разъезда Боровского, это на восток. Прежде всего представитесь там директору совхоза, чтоб все было чин-чином. А я ему позвоню. Ваша задача — получиться у боровских доярок, особенно у Камышенко. В том совхозе есть отличнейшая доярка Камышенко, имя, отчество я не помню. Да и не важно, она там одна. Посмотрите областную газету, числа пятого или шестого, перед праздником в общем, о ней печатали заметку. Я попрошу, чтобы вас прикрепили к этой доярке. В Боровском механическая дойка. А мы в конце этого года, ну, в крайнем случае, в начале следующего, должны получить «елочку». Техника эта не ахти уж какая сложная, но все же… Простая, как говорится, в умных руках. Приглядитесь повнимательнее, изучите, а потом и наших доярок поучите. Мы тут долго думали и решили вас послать, хотя вы и недавно у нас. Вы пограмотнее других и, ничего не скажешь, стараетесь.

На другой день Нонна поехала; на грузовике добралась до железной дороги, села на поезд и следующим утром сошла на разъезде Боровском. То был совсем маленький, тихонький разъезд — до десятка домов, не более, но километрах в трех-четырех от него на холмах разбросалось крупное село с двухэтажными домами, церквенкой без купола, тополями и длинными рядами животноводческих построек на окраине — центральная усадьба совхоза.

Было морозно и ветрено, однако за железнодорожными зданиями на базарчике под громоздкой, похожей на заводскую, крышей бабы бойко торговали всякими соленьями, мороженым молоком, яйцами, настойчиво зазывая пассажиров и умоляюще глядя на них. Особенно усердствовала одна старуха, сухонькая, морщинистая, но с живыми, как у молодухи, колючими глазками.