На Сибирском тракте
Шрифт:
К вечеру Степка и Санька устали. Но как только на заводе прогудели два длинных гудка — десять часов вечера, — они уже были на улице. Им казалось, что время идет слишком медленно. Не хотелось даже играть в прятки. И хотя еще было светло, ребята медленно побрели к лесу по переулкам.
С Чусовой поднимался туман. Трава стала мокрой, и каждый звук из поселка слышался ясно-ясно.
Дорога к лесу знакома. Вот эта колея ведет к пашне дяди Коли, а на этой
До речки Канмарь они дошли неожиданно быстро.
Всегда так: если ждешь чего-нибудь страшного, оно приходит разом, а вот попробуй дождаться чего-нибудь хорошего! Например, в жару дойти до Чусовой — обольешься потом, пока дойдешь.
Степка и Санька осторожно спустились в овраг. Они и без того дрожали от страха, а тут еще речка Канмарь шумела очень громко, совсем не так, как днем. В кочках кричали металлическими голосами лягушки. Громко булькала под ногами вода: «Буль-буль». Саньке казалось, что это не вода булькает, а кто-то другой, кто под водой сидит. Страшно!.. Слышно, как стучит сердечко, и сам себе кажешься маленьким, беззащитным…
На миг из-за туч появилась луна и осветила все вокруг. Полная луна казалась доброй-доброй. А возле нее громоздились черные облака. Одна из туч, что поближе к луне, была особенно большой, как гора. Казалось, она сейчас обрушится на землю и случится что-то страшное.
Но туча на землю не обрушилась. Она медленно закрыла луну и вместе с нею исчезла сама. Сразу стало еще темнее, чем было до появления луны.
Вот, наконец, под ногами листья папоротника.
Степка до боли сжал руку Саньки и шепнул:
— Начинай!
Сам он быстро обшарил один лист, второй, третий, четвертый — волшебного цветка не было. Санька тоже не нашел цветка. Они передохнули и снова стали искать. Может, он такой волшебный, что его не ущупаешь…
Сзади раздался громкий звук, как будто сломалась сухая жердь. Степка испугался, одним рывком сорвал целую кучу листьев папоротника вместе с колючей травой и выскочил на берег оврага. Тут он подумал, что это могла хрустнуть сухая палка под ногами Саньки. Санька бежал сзади и никак не мог догнать Степку. Он издавал какие-то странные звуки, как будто хотел разрыдаться. Степка понимал, что брату страшно, дождаться бы его, но нет сил дождаться. За каждым кустом чудятся изогнутые рога и бородатая морда лешего. Ноги
У околицы он услышал встревоженный голос:
— Чё тако, робятишки?
Возле ворот крайнего дома стояли люди. Видно, парни собирались на вечеринку.
Степка остановился. В спину ему сейчас же ткнулся Санька. От долгого бега и страшной усталости затошнило. С горлом у Степки что-то не ладно: при каждом выдохе посвистывает. Видно, при беге горло и свистело, а совсем не леший.
Степка и Санька нырнули от парней в переулок. За углом им повстречался Афоня-сумасшедший. Афоню знают в поселке все — от мала до велика. Направляя кого-нибудь на эту окраину, боктановцы говорят: «Да вот туды иди, где Афоня-дурачок живет». Афоня всегда улыбается жалкой улыбкой и в любую погоду лепечет: «Славно как на уличке-то». И сейчас, увидев ребят, он сказал «Славно как на уличке-то» — и пошел дальше.
Степка и Санька уже успокоились. Но в ушах еще шумело. Степка посмотрел на Саньку, разглядел внимательно папоротниковые листья и с досадой бросил их на землю. Цветка среди них не было.
Дом был уже рядом. Степка открыл ставень, легонько, одним пальчиком, как цыпленок клювом, постучал в окно. К окну подошел тятька и мрачно посмотрел на сына.
Открыла ворота мать. Она не сказала ни слова, закрыла ворота на тяжелый запор и пошла сзади сыновей.
Тятька смотрел строго, но спросил обычным голосом:
— Ну, где были?
— В лесу были, — тихо ответил Степка.
— Так. А чё там делали?
Степка рассказал все по порядку. Он не успел придумать ничего другого.
Тятька не спеша снял с полатей тонкую, просмоленную веревку и сказал Степке:
— Иди сюда, старшой.
Степка подошел и заплакал. Отец просунул его голову между колен и стал бить по спине веревкой, отсчитывая каждый удар: раз, два, три…
Степка кричал и плакал, а Санька стоял рядом и дрожал, и ему было почти так же больно, как брату.
С каждым взмахом тятькиной руки огонек в керосиновой лампе колыхался, пуская на потолок струйку дыма. В избе становилось то светлее, то темнее, и в окно, не закрытое ставнем, было видно, как на улице черная мгла при каждом ударе сменялась синею мглой.