На синей комете

Уэллс Розмари

— Три тысячи километров в минуту? — Я посчитал, водя пальцем по ладони. — Выходит, сто восемьдесят тысяч километров в час!

Мистер Эплгейт снова улыбнулся.

— Известно, что на подобной скорости любая ракета раскалится до такой степени, что просто расплавится или рассыплется. Но даже если корпус ракеты сделан из какого-нибудь удивительного тугоплавкого, ещё не изобретённого вещества, пассажир ракеты мгновенно умрёт от перегрузок.

— Но всё-таки? Такая скорость возможна? — спросил я.

Мистер Эплгейт вздохнул.

— Эйнштейн не додумал эту идею до конца. Он всего лишь математик,

Оскар. Он тоже кое о чём забыл. Например, об отрицательной скорости. И о временных карманах.

— Что за карманы?

— Ну, если коротко, Оскар… Если ты сядешь в нашу воображаемую ракету и полетишь с востока на запад, то попадёшь в завтрашний день.

— В будущее?

— Да. При движении с востока на запад ты попадёшь в будущее — в завтрашний день и послезавтрашний… Если лететь достаточно долго, то и в более далёкое будущее. На столько дней вперёд, на сколько захочешь.

— Но Калифорния находится как раз к западу от нас, и там сейчас меньше времени, чем здесь. Другой часовой пояс. Разница два часа, — заспорил я.

Мистер Эплгейт опять улыбнулся.

— Ты слышал, что существует международная демаркационная линия суточного времени? Ведь время — это поток, бесконечный поток. Люди не знали, как с ним поступить, и придумали линию, провели её условно на глобусе: тут одни сутки, а там уже следующие… Но в сущности, Оскар, такой линии не существует. И если твоя ракета пересечёт эту линию триста шестьдесят пять раз, ты окажешься на год впереди реального времени. Так можно почти мгновенно улететь и на десять лет вперёд, и на сто. Точно так же, если двигаться с запада на восток, можно попасть во вчерашний день или перепрыгнуть сто, тысячу вчерашних дней и оказаться в далёком прошлом. С будущим сложнее. Его ещё не было. Чтобы туда попасть, надо в какой-то момент снизить скорость и запрыгнуть во временной карман. Эйнштейн представлял себе время в виде реки. Временной карман позволяет как бы сковать её льдом и приземлиться на поверхность. Для этого надо использовать отрицательную скорость. Вот тогда всё получится…

В голосе мистера Эплгейта появились особые ноты… Я понял, что он говорит о несбыточном.

— В журнале «Наука» пишут, что немецкие учёные разрабатывают эти идеи в секретных лабораториях. Исследуют временные карманы. Они построили простейший ускоритель частиц в бункере под какой-то горой в Шварцвальде. И экспериментируют там с улитками и другими моллюсками. Посылают их путешествовать взад-вперёд во времени. Скоро перейдут на мышей и шимпанзе. Однажды они попробуют отправить человека в прошлое, в тысяча девятьсот четырнадцатый год, чтобы полностью изменить результаты Великой войны.

— Как это изменить? Ведь немцы проиграли войну. Мы разгромили их в пух и прах!

— В том-то и дело! Именно поэтому они жаждут покопаться в истории, изменить её ход. Разгромить в пух и прах нас. Может, у немцев и получится, кто знает? В Германии есть очень умные учёные. — Мистер Эплгейт в очередной раз улыбнулся, на этот раз печально. — Я мог стать учёным, Оскар. Мог возглавить Американскую лабораторию отрицательной скорости. Но такой лаборатории нет. Американская наука не верит в отрицательную скорость.

— Почему вы не стали учёным, мистер Эплгейт?

— Теперь я уже стар,

Оскар, — ответил мистер Эплгейт. — А в юности я был самым способным аспирантом на матфаке в Университете штата Техас. У меня были молодые, дерзкие мозги. Я написал диссертацию по теории отрицательной скорости, исходя из теории взаимного преобразования массы и энергии, которое описывает формула Эйнштейна: «е равно м-ц-квадрат». Я довел идеи Эйнштейна до ума и до логических выводов. Я хотел защищаться в Принстоне, Оскар! Я хотел изменить мир!

Мистер Эплгейт судорожно сглотнул и развёл руками — точно выронил что-то драгоценное, чего уже не вернёшь.

— К сожалению, никто из математиков Принстонского университета в моей диссертации не разобрался, — продолжил он. — Учёную степень я не получил. Особых денег в семье не было, поэтому я не мог учиться дальше, я пошёл работать. Стал учителем математики в старших классах, а не великим учёным, как профессор Эйнштейн.

Мистер Эплгейт поднял повреждённый паровоз, лежавший на краю макета. Перевернул, раскрутил колёса…

Я отправился в другой конец вестибюля. Мне очень нравилось наблюдать за поездами с разных точек. «Синяя комета» двигалась по кромке берега вдоль дюн штата Индиана.

Вот она отошла от станции «Берега Беверли» в сторону «Песчаных дюн». Мой поезд, мой любимый поезд, папин подарок на последний день рождения. Он ехал и посвистывал, словно окликал меня: «Привет, Оскар! Я тебя вижу!»

Я прижался щекой к яркой вечнозелёной траве, которая покрывала прерии Небраски к западу от Чикаго, и предался мечтам. Вообразил, что приближается настоящий поезд… Колокола храма Святого Спасителя, что стоял в конце улицы, пробили пять… «Синяя комета» приближалась — огромная, настоящая, — а я смотрел на неё снизу, от рельсов. И вдруг заметил в дальнем углу вестибюля какие-то фигуры.

Я замер, как был, полулёжа, не поднимая головы. Двое мужчин, с натянутыми на голову шёлковыми чулками, проникли в банк совершенно бесшумно. Как, каким образом? О Господи! Я же не запер дверь! Я забыл включить сигнализацию!

Вместе с грабителями в вестибюль проник ветер и даже залетел снег. Повеяло холодом. Преступники подкрадывались к мистеру Эплгейту сзади. Я хотел крикнуть, предупредить, но не успел. Я даже не успел открыть рот, а мистер Эплгейт уже получил по голове тяжёлой битой. Всё, что произошло дальше, мне помнится смутно, как в тумане. Думаю, это длилось недолго — может, пару минут, — но само время превратилось в улитку, оно не шло, а ползло. Я наблюдал за происходящим, словно смотрел кино, причём в замедленной съёмке. Я застыл, как каменная статуя, но, услышав выстрел — или нет, что-то громче и страшнее выстрела, — содрогнулся.

Один из грабителей тут же меня заметил и наставил на меня пистолет. Дуло смотрело мне прямо между глаз. В этот момент раненый мистер Эплгейт, хрипя, прошептал:

— Прыгай, Оскар! Скорее!

Всего в полутора метрах от меня — взведённый курок. На нём — указательный палец с обкусанным ногтем. Я вдохнул запах, который исходил из ствола, от смазанных деталей. И жутко испугался.

Макет по-прежнему простирался на уровне моих глаз. Я зажмурился и… нырнул. Позади меня грохнул выстрел, громкий, как салют на празднике.