На службе Отечеству
Шрифт:
Плотный широкоплечий моряк с добрыми глазами принес воду и по одному сухарю.
– Не знаешь ли, почему стоим?
– До рассвета невозможно идти: вода нашпигована минами, как колбаса шпиком.
Любопытство толкает нас к борту. На одной из лодок матросы отталкивают шестами какой-то рогатый шар. Догадываюсь, что это морская мина, и мгновенно забываю о холоде.
Первая ночь кажется нам особенно длинной. Когда холод одолевает нас, мы спускаемся в трюм и, присев на последних ступенях лестницы, дышим теплым загазованным
Наконец выглянуло солнце, его лучи разогнали предрассветную мглу.
Командир осторожно ведет корабль. Около полудня вдруг поднялась суматоха: послышались громкие команды, матросы забегали по палубе, корабль заметно увеличил скорость хода, открыли огонь зенитное орудие и крупнокалиберные пулеметы - три фашистских самолета сбрасывают бомбы. Забыв о минах, командир, маневрируя, кидает корабль из стороны в сторону, не дает фашистским летчикам прицелиться.
Пожилой солдат, недоверчиво поглядывая то на море, то на небо, говорит соседу:
– Вот так! Самолеты нас обстреляли, в море мины подстерегают, того и гляди наскочим и попадем к самому господу богу, хотя и не получали от него приглашения.
– Ну, если бог нас не приглашал, на кой ляд мы ему нужны. А черт из наших краев, говорят, убрался, как только война началась, не перенес здешнего ада. Так что есть надежда, Ефим Петрович, что мы с тобой живыми и невредимыми доберемся до Новороссийска.
Ефим Петрович и после такого заверения не успокоился. Он остановил проходившего мимо матроса:
– Скажи, браток, а шторма не ожидается? Вроде ветерок подул.
Матрос внимательно посмотрел вокруг, даже носом потянул и успокоил:
– Не бойся, дядя, пока тихо, море спокойное. Должны добраться благополучно.
Ефим Петрович покрутил головой, тяжело вздохнул. И вдруг тихонько запел глуховатым, но приятным баритоном:
Нелюдимо наше море, День и ночь шумит оно, В роковом его просторе Много бед погребено...
Сосед Ефима Петровича, красноармеец с интеллигентным, немного грустным лицом, просит:
– Ефим Петрович, не нагоняй тоску. Романс этот я очень люблю и с удовольствием послушаю его в другой раз. А сейчас спой что-нибудь повеселее.
Но Ефим Петрович никак не мог перестроиться. Прищурившись, он поглядывает на море.
– Посмотри вокруг, Сергей Ильич, - предлагает он вдруг.
– Что ты видишь? Одну холодную, мрачную сырость без конца и края. А вспомни, какой штормище был, когда в Феодосию шли, ужас. Думал, хана, до берега не доберемся. До войны не видел, но слышал, что море - красота непередаваемая. Насмотрелся теперь на эту красоту. Жив буду, по доброй воле ни за что сюда не приеду.
Сергей Ильич неодобрительно качает головой.
– В Сибири, - продолжает Ефим Петрович, - моря нет, одни леса. И лучше их для меня ничего нет. Зайдешь в лес - воздух чистый, пахучий, вдыхаешь его - и все мало. Прозрачность и звонкость в нем
Сергей Ильич слушает с улыбкой.
– Любишь ты лес, Ефим Петрович, хорошо о нем рассказываешь. Только на море напраслину не возводи. Видел ты его не в лучшее время: то шторм, то студеная, промозглая' погода, когда все окрашено в серый цвет. Думаю, что и лес в такую погоду непривлекателен.
Ефим Петрович машет рукой, возражая. А его сосед, задумчиво глядя вдаль, продолжает:
– Жаль, что не пришлось тебе видеть море в летний солнечный день. Тогда оно соперничает с небом своей красотой, яркостью и чистотой красок. Поезжай летом на море, не пожалеешь...
Пригретые солнышком, мы вслушиваемся в неторопливую беседу бойцов. Незаметно подкрадывается дремота и смеживает веки...
И еще одну ночь корабль простоял в открытом море. К холоду мы постепенно притерпелись, но голод давал о себе знать все сильнее. Экипаж раздал все, что мог выделить из своих весьма ограниченных запасов. На нашу долю выпало по два сухаря и миске жидкого супа. Зато на третий день мы жадно всматривались в знакомые очертания Новороссийска и с нетерпением ожидали, когда корабль пришвартуется к причалу.
В ожидании встречи с врагом
Томительно течет время в Ворошиловске{21}. Вспоминаю Сочи, где целые дни проводил в парках. Здесь двери госпиталя закрыты - зима в самом разгаре.
Во время перевязки случайно услышал разговор об ухудшении здоровья капитана Николаенко. "Неужели комбат?" - подумал я встревоженно. У сестры узнал номер палаты.
– Алтунин? И ты здесь!
– удивленно развел руками Николаенко, когда я предстал перед ним.
– Вот не ожидал, думал, батальоном командуешь... Ну, как дела в полку? Давно оттуда?
– Следом за вами, - усмехнулся я.
– Не успел командование принять.
Выслушав рассказ, как рота пыталась перерезать шоссе в Старом Крыму, Николаенко тяжело вздохнул:
– Успели фрицы подтянуть свежие силы!
Мы с жаром начали анализировать результаты высадки десанта, пытались строить прогнозы дальнейшего развития событий в Крыму. Николаенко, выпросив у кого-то карту, нарисовал радостную картину, как наши войска с Ак-Монайских позиций нанесут решающий удар по фашистской группировке и очистят Крым. Однако шли дни, а радио и газеты не сообщали о переходе войск в наступление с Ак-Монайских позиций. Николаенко, прощаясь со мной перед эвакуацией в тыловой госпиталь, сказал: