На снегу розовый свет...
Шрифт:
Хотя это вовсе и не обязательно. Женщин привлекают, в первую очередь, всякие подонки. Можно звонить, писать, подносить цветы какой–нибудь красавице. Сочинять ей стихи, биться головой о железную дверь в её подъезде — и всё это без всякого успеха.
Зато какой–нибудь хлыст пристанет к ней прямо на улице, наговорит ей пошлостей, а она в ответ даст ему свой телефон. И уже на следующий вечер он заведёт эту красавицу куда–нибудь в кусты, стукнет по голове, отрежет груди и убежит. И даже не изнасилует.
Какое
Живёт она с этим Мерзликиным — и флаг ей в руки.
А вчера ночью госпожа Мерзликина вошла в мою комнату. Серый газовый пеньюар. Стринги. Это, наверное, теперь так называется? Фиговый листочек из лёгкой ткани, который держится на женщине с помощью трёх верёвочек. Тоня сбросила пеньюар — её фиговый листочек был без верёвочек. Опять французы придумали? Верёвочки на стрингах — это новая головная боль врачей–гинекологов. От них у пациенток всякие заболевания от грибков до геморроя. И вот французы, видимо, нашли выход из положения — отказались от верёвочек.
И в результате получилась гигиенически абсолютно приемлемая, приятная на вид, ультрамодная вещь.
Да, ещё — как же без этого — у моей госпожи были длинные волосы, которые она собирала на затылке с помощью всяких приспособлений. Сейчас это была серая газовая лента. Ну и, конечно, широким жестом узел был развязан, а головой Тоня сделала так, чтобы до черноты темно–каштановые волосы свободно рассыпались по плечам.
Вообще–то я в тот момент уже находился в постели. По обыкновению — голый. Прикрытый только скользкой шёлковой простыней. К приёму гостей я не только не был готов. Они мне были не нужны.
После операции моя жизнь потекла намного спокойнее. Перестали беспокоить перед сном пустые мужские мечтания. Вот лежал я, к примеру, сейчас, думал о вечном. Мне и дела не было до того, что почти рядом, через стенку, лежит в расцвете лет интересная женщина.
Ещё несколько лет назад и страх смерти не удержал бы меня от порыва глухой ночью пробраться к этой женщине в опочивальню и попытать счастья.
Прав был Борюсик, когда в условия моего проживания в его квартире он включил такой жестокий пунктик.
Ну и — вот. Лежу я совершенно голый, не помышляя ни о каких опасных связях, как тут появляется замужняя женщина Тоня, откидывает край моей простыни и забирается под неё прямо ко мне.
А оно мне надо?
Противу всяких ожиданий, Тоня не имела на меня никаких видов в том смысле, в каком бы я мог её опасаться.
Она как–то осторожно придвинулась ко мне, прижалась головой к моей ладони, немного так тихо полежала и… заснула…
И жизнь у меня потекла в каком–то странном новом русле. По ночам я спал с Тоней.
Она приходила ко мне, никак не объясняя своего поведения, снимала с себя свои красивые ночные одежды, оставляя, для приличия, на выбритом лобке
У меня было ощущение, что я лежу в больнице, выхожу из комы, а Тоня — медицинская сестра, которая таким специальным образом за мной наблюдает.
Как–нибудь ночью заглянет ко мне в спальню Борюсик и прибьёт нас обоих.
А чего, собственно, убивать? Ведь так же его супруга могла спать и с кошкой, и с плюшевым мишкой.
Но что–то во мне от мужчины, видимо, осталось. Я не думаю, что хирург не качественно, не добросовестно сделал свою операцию. Но, видимо, параллельно нужно было удалить мне ещё что–нибудь и из мозгов.
Я перестал делать вид, что не замечаю возле себя этой голой женщины. Мне было приятно на неё смотреть. И я смотрел. Однажды мне захотелось провести рукой по пышным её волосам. Я провёл — Тоня с удивлением повернула ко мне лицо. Взяла мою руку в свои ладони и прижала её к своим губам.
Наступили какие–то удивительные ночи прикосновений.
Мы не говорили друг другу ни слова.
Но я гладил шею, груди, бёдра моей странной подруги, прикасался губами сначала осторожно — к плечам, мочкам ушей и острым лопаточкам на спине. Потом, через несколько ночей, прислушиваясь к её дыханию, я позволил себе расширить пределы своих прикосновений. Дыхание Тони учащалось, иногда прерывалось совсем, но вслух она ничего мне не высказывала, не пыталась отстраниться — напротив, иногда сильно сжимала руками мою целующую голову, впивалась пальцами ко мне в седую шевелюру, да, вскрикивала, стонала иногда.
Я не решался прикасаться, трогать её ТАМ…
А по утрам мы пили кофе на кухне, всё также, только вдвоём, тет–а–тет — как будто ничего не было.
Конечно, не было.
Что у женщины со мной, при моём положении, могло произойти?
Трудно предугадать, как развивались бы эти искусственно смоделированные события. Как отнёсся бы Борюсик к тому, что игрушка его жены, ну, скажем так — слегка одушевлена.
Вытряс бы он из меня эту самую душу.
Если бы застал собственную жену свою Тоню, в одной постели со мной, в чём мать родила.
И рано или поздно, но это всё равно бы произошло. Несмотря на практически бесполые наши отношения, она ко мне привязывалась. И совершенно не думала об осторожности. Муж мог бы, вероятно, простить ей то, что при мне она уже не испытывала ни малейшего стеснения. Потому что меня вполне можно было не принимать за человека. Но она стала по–особенному, на какие–то мгновения — дольше, чем на кошке или собаке, задерживать свой взгляд. И сама не замечала, что замужней женщине так нельзя.
Что так уже смотрят на мужчину, которого хотят.