На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Обогнули здание. По краям площади горели фонари, но посредине было темно, сквозь эту тьму проносились санки.
«Эй, берегись… Берегись!»
— Возьмем правее…
Взяли правее.
— Маша, пусть председатель шпик. А я все-таки сказал свое!
Маша остановилась. Из замерзшего, заснеженною окна падал синеватый свет. Она стала так, чтобы видеть лицо Цацырина.
— Да, вы сказали. Я очень рада… Если хотите, встретимся и побеседуем… В Зарядье есть чайная Караваева… Приходите туда… — Назвала день и так быстро ушла в темноту, что он ничего
Чайная Караваева… в Зарядье, в Зарядье!
7
Юрченко возвращался с собрания в отличном настроении.
Взял хорошего извозчика, чтобы медвежья полость была не жидковата, чтобы не лез мех, не то перепачкает пальто и штаны.
— Только с месяц как медведя убили, не извольте беспокоиться, барин!
Именно «барин», Юрченко не возразил.
Рабочие его уважают… Шапки ломают больше, чем перед управляющим. Иван Никитич да Иван Никитич! Иван Никитич на извозчиках разъезжает, с самим Валевским говорит!
Вот и сейчас он едет на извозчике, и ни копейку не будет ему стоить извозчик, потому что он имеет право ездить на союзные деньги, и пусть по этому поводу ревизионная комиссия не мешается не в свое дело. А когда Юрченко станет во главе всех союзов, денег у него будет еще больше. Тогда не только Москва, будет знать его и Питер.
Сегодня хороший был день: на собрании профессора выступали! А завтра еще более ответственный день: завтра, 19 февраля, рабочие всех заводов Москвы пойдут к памятнику Александру Второму… Как Юрченко ловко повернул дело… В прошлом году в Харькове студенты 19 февраля служили панихиду по убиенном, — прискакали казаки с нагайками. Почему, мол, царя мертвого чествуете, за душу его молитесь? Протестуете, видать, сукины дети, против царя царствующего?.. И в плети их, в шашки их!.. А нынче сам великий князь ратует за праздник, нынче рабочие не только придут к памятнику, но еще дано им право возложить венки на памятник царю!.. Венки будут богатые… Юрченко уж побеспокоился, чтоб каждый рабочий внес кто гривенник, кто полтинник, а кто и целковый…
Пальто у Юрченки теплое, медвежья полость греет колени, снежок сыплется легкий, приятный…
Разве заехать в ресторан?.. Юрченко приказал извозчику заехать.
В зале было людно. Хозяин выбежал из-за стойки и нагнул голову:
— Иван Никитич, в отдельный со всей закусочкой и приправочкой?
— Давай и приправочку!
Прошел в номерок и раскинулся на диване. Большое зеркало, картина: голая женщина сидит на камнях. Очень много телес. Юрченко, по правде говоря, любит, чтобы у женщины все было в обтяжечку. Вот такая его Лида.
Принесли водку, закуску, вошла черноволосая барышня и — дверь на задвижку. Она не очень понравилась Юрченке, во всяком случае была гораздо хуже Лиды, но он считал, что в его положении нельзя ронять перед хозяином свое достоинство и отказываться от девушки. Протянул к ней руки, взял за плечи, погладил по спине, налил рюмку зубровки.
— Ты бы мне послаще налил.
— А потом и той, которая послаще.
Через
— Я бы и не трогал тебя, кабы не должность. Зачем ты мне, когда у меня есть своя Лида?
— Лида тебе рога наставляет, — сказала барышня и засмеялась.
— Тише, а то кулаком угощу.
— Не грозись, мужчина!
— Я уж знаю, грозиться мне или не грозиться… Еще смеет, паскуда, о Лиде слова произносить!
Женщина села на диване. Глаза ее блестели зло.
— Зачем же ты трогал меня? — она потянулась к чулкам. — Ты думаешь, раз я этим на хлеб зарабатываю, так у меня и душа продажная?
Юрченко хотел пожаловаться на нее хозяину, но потом раздумал: не годится в его положении жаловаться на какую-то девку…
Лида встретила мужа на крыльце.
— Ну что ты? — спросил он, обнимая ее и целуя в красные теплые губы.
— От самого за тобой приходили.
— От Валевского? Ну что ж, сходим и к Валевскому.
Валевский сидел в кабинете за столом и курил сигару.
— Здравствуй, Юрченко!
— Здравствуйте, Виталий Константинович!
— Сегодня все получили по новым расценкам?
— Артельщики выдали всем!
— Довольны?
Юрченко промолчал.
— Вы что же, думаете долго получать по таким расценкам? — Валевский осторожно, боясь стряхнуть пепел, прислонил сигару к пепельнице. — Подойди-ка поближе!
Юрченко сделал вид, что ступает вперед, но остался на месте.
— Я вижу, ты человек неглупый… Брось ты к чертовой матери свой союз. Ты знаешь, на кого замахнулся? На того, кто тебе дышать дает… Жандарм, брат, не хозяин в России.
Валевский взял сигару, пепел упал ровной пирамидкой, не рассыпался, и Валевский смотрел на него несколько мгновений, ругая себя за то, что не говорит с Юрченкой ласково и вежливо… К чертовой матери, не будет он с ним, сукиным сыном, пройдохой, говорить ласково! Хребет ему сломает, вот что!
— Наплачешься ты с жандармами, повторяю… Советую тебе хорошенько о всем подумать и прийти ко мне… В накладе не будешь… понял?
— Никак нет, Виталий Константинович, не понимаю…
— Так-таки не понимаешь?
— Так точно, никак не понимаю.
— Ну что ж, смотри, потом будет поздно.
— Изволите грозить, Виталий Константинович?
Валевский посмотрел в бледные глаза Юрченки, на его тонкие поджатые губы…
— Ну, дружок любезный, иди… Скатертью дорожка.
Юрченко надел шапку только во дворе, и надевал ее долго. Коса на камень нашла. А жандарм, брат, посильнее тебя… Жандарм-от сказал, а ты повернулся и взял под козырек.
Шел домой высоко подняв голову, видел звезды, потому что небо в это время расчистилось, снежные крыши домов блестели в звездных лучах. Свет в окнах, семьи усаживаются ужинать. У кого жиденько на столе, а у кого густо. У Юрченки, например, густо.
В кухне сидел Густихин. Лида накрывала на стол.
— Что это, Иван Никитич, артельщик с меня сегодня целый рубль удержал за венок?