На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

Он говорил долго, присматриваясь к Грифцову, а тот ел ветчину, тушеное мясо, дичь, ел и слушал, не поддакивая, но и не возражая.

— Мою и вашу цель я определяю как общую, — говорил Валевский. — Свержение самодержавия, не так ли? Значит, мы — союзники…

— До свержения самодержавия.

— А дальше разве наши пути разойдутся?

Грифцов усмехнулся:

— Дальше мы — враги. Будем бороться не на жизнь, а на смерть.

Валевский искусно удивился:

—

Но если мы понимаем друг друга теперь, почему мы перестанем понимать друг друга потом?

— Потому что мы идем в социалистическую революцию, которая вам не нужна, чужда, которую вы можете только отрицать и признавать за безумие. Следовательно, вы будете бороться против нас…

— Да у вас все очень просто и ясно, — уже по-настоящему удивился Валевский.

— Вам это не нравится?

— Я знаю социал-демократов иного толка; те иначе понимают смысл и значение капитализма. Ведь они тоже социал-демократы?

— Сомневаюсь…

Грифцов кончил есть и откинулся к спинке стула.

— Да, вы человек, который знает, чего он хочет, — сказал Валевский. — Вы — опасный человек… для врагов революции.

— Какое там опасный! Все мы ученики и подмастерья.

— А мастера кто?

— История укажет.

— Уклончив, уклончив…

— Ну-с, позвольте вас поблагодарить за беседу, за ужин…

Грифцов вышел из комнаты так же легко и быстро, как вошел.

Во второй половине ночи в передней раздался резкий звонок.

Грифцов привык отмечать сознанием каждый подозрительный звук и сразу приподнял голову с подушки.

Вслед за звонком стук.

Горничная в легких туфлях прошла в переднюю.

— Кто там?

Ответа Грифцов не слышал. Горничная проговорила:

— Скажу барину!

Побежала, хлопнула внутренняя дверь. Снова длинный звонок, стук, скорее всего, прикладом…

— Так! — пробормотал Грифцов. Натянул штаны, пиджак, надел ботинки.

Дверь в комнату Горшенина закрыта, постучал:

— Леня, тревога! — И быстро пошел по коридору влево: там, в нижнем этаже, была уборная.

Валевский сам вышел в переднюю, спросил басом:

— Кто там?

— Полиция, пристав!

— Это что за ночное хождение?

— Не разговаривать! Открывайте!

— Теперь вы не имеете права врываться…

— Макаров, ломай дверь…

Валевский снял запоры.

Дверь распахнулась. Ворвался поток холодного воздуха и вместе с ним — жандармы.

12

Горшенин не успел уйти. У отца он чувствовал себя спокойнее, чем в других местах, поэтому основательно раздевался и спал крепко.

Все-таки выследили! Стоял посреди

комнаты, стиснув зубы, сжав в кармане револьвер. Прорваться к двери силой? Жандармы в первую минуту ошалеют, но дом-то ведь наверняка оцеплен!

Он сам привел в этом дом Грифцова! Что же это такое?!

Рванул дверь и вышел в коридор. Два жандарма взглянули на него и пробежали мимо.

Топали сапоги, звенели шпоры, стучали кулаки в двери и стены.

Горшенин стоял в коридоре, стараясь понять, взят Грифцов или нет. А что делать ему, Горшенину? К какой двери пробираться?

Пошел на кухню.

За столом сидел усатый жандарм; кухарка, наспех одетая, с платком на голове, стояла у плиты. Жандарм смотрел на Горшенина и не делал никаких попыток арестовать. Вероятно, этот просто следит, чтобы никто не вышел. А что, если попробовать?

Но жандарм у двери оказался раньше:

— Не надо, господин!.. Выходить не разрешается.

Широкая деревянная лестница во второй этаж. Нет там ли Грифцов? Горшенин поднялся во второй этаж и натолкнулся на офицера. Офицер оглядел его и прошел мимо.

Отец в халате стоял на пороге кабинета.

— Господин офицер, — говорил он второму жандарму. — Ведь был же манифест. А вы ворвались ко мне ночью!

Офицер не отвечал, три жандарма взбегали по лестнице.

— Ну что?

— Ваше благородие, нигде!

— Вызвать наряд, обыскать квартал… каждый камень, поняли?!

Горшенин прислонился к стене: Грифцова не нашли! Непостижимо, таинственно, под самым носом у врага Антон Егорович скрылся. Но почему никто не обращает внимания на Горшенина? Ничего о нем не знают?

Обыск продолжался два часа. Выяснилось, как спасся Грифцов. Он прошел в уборную, закрыл за собой на защелку дверь, выставил окно, которое вело на чердачную лестницу, выбрался на задний двор и перелез через стену.

У маленькой чердачной двери не дежурил никто!

Жандармы ушли. Прислуга подтирала полы в коридорах и комнатах. Валевский по-прежнему стоял в халате, курил и смотрел перед собой.

— Уцелел?! — отрывисто бросил он Горшенину.

— Просто себя ощупываю и не верю, — радостно говорил Горшенин, радуясь не столько тому, что уцелел, сколько тому, что ушел Грифцов. — Антон Егорович-то каков!!

— Да, циркач. Что у вас, специальную науку проходят?

— Да как сказать…

— Ну что ж, пойдем ночь досыпать.

— А я вот не понимаю, как это я уцелел?

— Обидно, что ли: сочли, мол, за малую сошку?

Валевский оглядел сына — ростом тот был в отца, а вот стройность материнская.