На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

Дождик со снегом усиливался, за воротники текли струйки, но было хорошо.

14

Утром Цацырин и Маша получили тревожное известие: Катя и Епифанов арестованы, подвода с оружием досталась жандармам. Судили. Обоих к смертной казни. Смертная казнь Кате заменена пожизненной каторгой. Епифанов повешен.

О казни Епифанова передавали следующую подробность. Долго не могли найти палача, и после суда Епифанов прожил еще две недели, Был у него в тюрьме дружок, уголовник Павка Грузин, которого Епифанов однажды вырвал из рук полиции. Грузина

тоже присудили к смертной казни, однако предложили помиловать, если он станет палачом.

Согласился. Первого, кого ему пришлось вешать, был друг его и спаситель Епифанов.

Ноябрьским утром Павка повесил его.

15

Проминский приехал в Петербург. В дороге он был в отвратительном настроении. На станциях офицеру лучше было не показываться. Поезд двигался мерзко: больше стоял, чем двигался. И когда поезд стоял, гражданские пассажиры весело тараторили с торговками, с железнодорожниками, куда-то уходили, о чем-то совещались, и все сторонились офицера Проминского.

В Петербурге он сразу отправился к дяде.

— Вот, братец ты мой, таковы дела, — сказал Ваулин после того, как они поговорили о забастовках, баррикадах и волнениях среди солдат.

— В Маньчжурии сейчас холодно или тепло? — спросила Мария Аристарховна, стараясь увести разговор в сторону от политики.

— Холоднее, чем здесь, тетушка.

— Но ведь там теплое море!

— В Порт-Артуре тепло, а в Северной Маньчжурии морозы в двадцать градусов.

— В общем, если б не социалисты, Россию вскоре можно было бы поздравить с реформами, — задумчиво сказал Ваулин и вдруг пригласил: — Пройдем ко мне, в нижний кабинет.

Когда в кабинете уселись в кресла, Ваулин сказал:

— Есть кое-что неприятное касательно тебя, дорогой. Один доброхот прислал мне номера японской газетки. В ней напечатаны воспоминания некоего Маэямы. С удовольствием вспоминает он тебя, штабс-капитана Проминского, ибо ты отлично, оказывается, о всем осведомлял японскую разведку. Приложен перевод этих воспоминаний… Так вот-с какое дело…

Он, прищурившись, смотрел на побледневшего до синевы племянника.

— Не понимаю ни тебя, ни его… Тебя, русского дворянина, а его… черт его знает, зачем он все это напечатал? Из ненависти к нам, что ли, желая показать, что стоит дворянин русского императора? Вполне возможно… Кроме того, все они недовольны условиями мирного договора, рвут, мечут и грызут друг друга. Этот Маэяма критикует, например, японский штаб за то, что плохо использовал данные куропаткинской экспозиции к отступлению, переданные тобой япошкам во время мукденского сражения. По его мнению, можно было уничтожить всю русскую армию, а Ойяма не сумел… Но это всё соображения другого порядка… А по существу, черт знает что такое… Даже имени не могу придумать.

— И не надо, — вяло сказал Проминский. — Я и сам не знаю, как все это получилось. Само собой как-то вышло… С деньгами у меня было туго. А что касается понятий «родина», «предательство» — оставим их, дядя, для наших солдатиков.

Ваулин поморщился.

— Не знаю, не знаю. Не берусь тебя судить. Но чем скорее ты уедешь из Питера, тем будет лучше. И думаю — за границу.

…Дома у дяди неприятно было жить эти несколько дней до отъезда. Дядя, несмотря на всю широту

своих взглядов, не мог скрыть чувства брезгливости к племяннику. Проминский бродил по городу, навещал знакомых, навестил и Женю Андрушкевич.

Женя Андрушкевич при виде гостя сделала большие глаза, красные губы ее вывернулись, она сказала немножко в нос:

— Боже мой!

— Разве не ожидали?

В Жениной комнате сидел в форменном сюртуке причесанный на пробор Тырышкин. Длинное лицо его показалось Проминскому длиннее и желтее, чем раньше. Он долго тряс руку герою, вернувшемуся невредимым с маньчжурских полей, и произносил слова, которые должны были знаменовать неожиданную радость, самую сладкую из всех радостей.

— Как я рада… — повторяла Женя. — Григорий Моисеевич, представьте себе — Александр Александрович вернулся!

Посмотрела в трельяж, поправила прическу, руками обняла колено. Проминский прошелся по комнате. Комната была та же, но его портрет, стоявший некогда на полочке над тахтой, висел теперь возле печки, На полочке красовался бюстик — по-видимому, Сократа.

— Сейчас будем обедать, — торопливо объявила Женя. — Представьте себе. Григорий Моисеевич, он вернулся!

— Необычайно, — пробасил Тырышкин.

Адвокат Андрушкевич обедал сегодня дома.

— А, дорогой! — воскликнул он с медовой ласковостью. — Изгнанник, странник вернулся наконец в родные палестины! — Он подвязал салфетку и стал есть суп. — Ну как находите столицу? Да, кипит, кипит… Удержу нет. Дочка моя, когда-то влюбленная в солнце и писавшая стихи о голубом сиянии Сириуса, теперь, по-моему, ничего не пишет, а вместе с сим молодым педагогом бегает на какие-то подозрительные сборища, где проповедуют учение господина Маркса.

— Папа, я просто из чистой любознательности. Ты знаешь, как я непримиримо борюсь с ними.

Адвокат сунул в рот мясной пирожок и засмеялся:

— Разве я ставлю под сомнение твою любознательность?

— Я решила, что надо знать то, против чего борешься.

— Без сомнения. Положи мне еще пирожок. Так сказать, исследование человеческого духа. Согласен, ничего нет интереснее человеческого духа. Но, между нами, — паскудный это дух, всегда с душком. Как-то я спорил с одним ботаником: благоговеет перед листами и всевозможными венчиками… Но что они по сравнению с человеческой душой? — Адвокат прожевал пирожок. — Надо сказать, власть сама своими неразумными действиями вызывает общественное возмущение. А ваш брат офицер тоже, знаете, затронут. Офицер Белогорского полка, некий Дмитрий Тырдов, пришел на днях в канцелярию полка и приказал литографу солдату Потанину напечатать прокламацию, подписанную студентами социал-демократами. Потанин напечатал, а потом донес. Солдат теперь тоже кое в чем разбирается. Даром что на образование солдата у нас отпускается в год всего гривенник. Да-с, суммочка! — Адвокат сделал широкий уничтожающий жест. — Железнодорожники — те прямо одержимые: требуют созыва Учредительного собрания и права всеобщей, тайной, равной и прямой подачи голосов, Молодцы! Хотя рискованно все чрезвычайно, но одобряю. Между прочим, на продолжение войны никто не хотел дать царю ни копейки, а сейчас устраивается солиднейший заем. В совещании принимают участие представители банкиров американских, английских, французских, немецких…