На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— А город вечером! А толкучка ночного базара! А ночные рестораны где-нибудь в бамбуковой роще на вершине горы, а внизу либо море, либо залив, либо бездонное озеро. Я ехал к вам, предавался воспоминаниям, и, по правде говоря, война казалась мне невыносимой глупостью. Какой великолепной деятельности может предаться человек! Весь мир к его услугам. К чему войны, не правда ли?
Проминский говорил так, как говорят люди, когда они боятся паузы, вслед за которой должно возникнуть что-либо неприятное. Наконец он все же смолк, слегка пожал плечами и вздохнул…
— По правде сказать,
Он внимательно посмотрел на Окаву.
— Не разберу, военный вы или штатский? — простодушно полюбопытствовал он.
— О, над этим не стоит думать! — так же простодушно воскликнул Окава. — Я так же, как и вы, ненавистник войн и рад, что могу сообщить вам сведения, полезные для ускорения событий. Всё новые и новые дивизии высаживаются в Бидзово и в портах Кореи. Армия Куроки теперь насчитывает полтораста тысяч.
— Позвольте, откуда? — искренне удивился Проминский.
Окава сказал тихо:
— У Нодзу теперь сто тысяч.
— Допустимо, — неопределенно согласился Проминский.
— У генерала Оку армия в двести тысяч.
— Так, — нахмурился Проминский. — Что ж, возможно. Допустимо… Флот большой, тоннаж значительный, высадке не мешают. Возможно.
Он встал и прошелся по фанзе.
С Окавой Проминский познакомился в первое свое путешествие по Японии, когда осматривал японские храмы. К творениям рук человеческих Проминский относился вообще скептически, но храмы поразили его. Построены они были из дерева и покрыты черным лаком, который делал дерево как бы вечным: оно не поддавалось воздействию дождя, солнца, ветра. Оно не горело в огне, удар ножа не оставлял на нем следа. Две тысячи лет стояли храмы, а Проминскому казалось, что они построены сегодня, Немыслимые, чудовищные драконы, невероятные боги сплетались красными, зелеными и желтыми членами. Проминский стоял перед драконами, вытесанными из камня, перед крошечными прудами, откуда подымались крошечные острова с крошечными кумирнями, и чувствовал, что он покорен тем, что видел.
К нему подошел невысокий, плотный человек, приподнял соломенную шляпу и осведомился, нравятся ли ему эти святыни Японии и нравится ли ему вообще Япония.
Проминский сознался, что трудно представить себе что-либо более оригинальное. Не только японские города и деревни не похожи ни на какие другие города и деревни, но и сама природа Японии не похожа на природу других стран.
Проминский пожелал приобрести несколько подлинных произведений японской старины, и новый знакомый помог ему в этом. Со своей стороны, он оказался поклонником России, много путешествовавшим по ней.
— Мы, японцы, не привыкли к равнинам, — говорил он, — но мы привыкли к морю. Русская равнина напоминает море. Она безгранична.
— Да, пожалуй, — согласился Проминский и устыдился тогда своей родины. Окава видел Россию, то есть убогие избы, крытые гнилой соломой, грязные, пыльные города, скучнейшие, безнадежнейшие железнодорожные станции…
Так началось знакомство с господином Окавой; когда Проминский вернулся во Владивосток,
Любитель России, Окава интересовался всем, что касалось России. Он предложил Проминскому сотрудничать в журнале-справочнике «Наша соседка». Платили там хорошо, и Проминский согласился.
Во время войны переписка с Окавой прекратилась, по на прошлой педеле в Ляояне к Проминскому подошел незнакомый китаец и пригласил к себе. Дома он передал письмо, которое оказалось письмом от Окавы. Окава сообщал, что, несмотря на войну, встреча друзей и сотрудников журнала возможна и что необыкновенно приятно будет встретиться, вспомнить, поговорить. И вот встреча состоялась.
…Проминский прошелся по фанзе.
— Цифры, названные вами, грандиозны, — сказал он.
— Надо, чтобы Куропаткин узнал про них. Ведь он собирается наступать.
— Вы уже успели узнать об этом! Восхищаюсь вашей осведомленностью!
— Куропаткин хочет наступать, но ведь эта попытка при наших силах вызовет только бесполезные жертвы. Кроме того, достоверно известно, что он решил не отступать от Ташичао. С точки зрения быстрого и наименее кровавого окончания войны это было бы отлично. Дело в том, что Куроки идет на Мукден, перерезая все коммуникации Куропаткина. Он затянет петлю на Ташичао.
Проминский приподнял плечи и посмотрел на собеседника. Окава сидел в деревянном кресле, прямо поставив толстые ноги. Штабс-капитан впервые заметил, что у Окавы массивные щеки, придающие его лицу сходство с легавой.
— Вопрос, который я вам задам, вопрос щекотливый, — проговорил Окава. — Но как откровенен с вами я, так и вас прошу быть со мной откровенным. В чем смысл нашей встречи в Маньчжурии? Конечно, это прежде всего потребность дружбы. Но вместе с тем мы, как люди, любящие культуру, должны стремиться к тому, чтобы война была коротка и некровопролитна. Этому поможет ясность в некоторых вопросах. Скажите, во что вы теперь исчисляете силы Куропаткина? Помните, какие превосходные и точные статьи о русской армии на Дальнем Востоке вы писали в наш справочник?
Проминский задумался. Медленно взял сигару, отрезал перочинным ножиком кончик.
— Я думаю, — сказал Окава, — что нашу сегодняшнюю встречу надо рассматривать как продолжение вашего сотрудничества в справочнике. Ваша работа была достойна, и мы ценили ее высоко. Сейчас оплата за все сведения увеличена. Это я сообщаю вам между прочим, как представитель издательства старому сотруднику.
Проминский выпустил несколько клубов дыма.
— Видите ли, — сказал он, — до сих пор я никак не исчислял сил Куропаткина.
— Я вас должен просить о совершенной откровенности, — повторил Окава. — Мы люди культуры и понимаем, что война — понятие относительное и условное и что она не может определить все человеческие отношения. Друзья и сотрудники остаются друзьями и сотрудниками.
— Согласен. Миссию культуры я понимаю именно так. По-моему, силы Куропаткина незначительны: не более ста сорока тысяч человек! В первые три месяца войны не привезли в Маньчжурию ни одного солдата. Затем, сколько вообще может доставить одноколейная дорога?