На Среднем Дону
Шрифт:
Вышли, куда и рассчитывал Андрей. Подождали у воды некоторое время, затопили баркас в кустах. Из дубняка на той стороне пулемет выбивал лихую чечетку. На болотце, в стороне Терешково, простонал и затих кулик, квакали лягушки. Товарищи Андрея оглядывались и прислушивались с тем же чувством оголенности и утери безопасности, что и он. У самой воды сырость была чувствительнее, чем на песчаных буграх, под гимнастерку воровато крался озноб.
— Пошли! — махнул рукой лейтенант.
Впереди, первое время озираясь и поднимая ноги, как в воде, пошел
— Держите! Держите его! Ноги, ноги!..
Немец был большой, сильный. От него разило потом и еще чем-то чужим и отталкивающим. Ноги под Андреем все тише и тише вздрагивали, волной прошла несколько раз судорога. Из горла, как из опрокинутого кувшина, булькала, била ручьистая, тяжелая на запах кровь.
Андрей отвалился в сторону, зажал руками рот.
— Хлебни! — сержант-разведчик на коленях отполз от немца, отстегнул от пояса флягу, отвернул крышку, протянул Андрею: — Ну вот и хорошо. В клуню его, в солому, — кивнул он на немца. — Пускай по медвежьему запаху ищут.
— А здоровый боров. Отъелся на наших хлебах.
Разведчики все выполняли деловито, просто, привычно и быстро. Андрей старался не смотреть никому из них в глаза, стыдился своей слабости. Наблюдая за ними и слушая их разговоры, он постепенно успокоился, думая, что все закончится благополучно.
В полночь нашли «знакомца» Андрея, старика Самаря. Ничего не спрашивая, старик вылез из шалашика в кустах бузины, смело пошел за Казанцевым в огород.
— Ты один тут, дедушка? — выступил из тени и приблизился к Самарю вплотную лейтенант.
— Один. — Самарь подолом рубахи вытер лицо, отвечал с готовностью. — В земляночке живу. Всех гонят на степные хутора, расстрелом грозят.
— А ты что же?
— Я свое отбоялся. Сад, огород стерегу да домишко. Какой ни на есть, а спалят, — зашелестел скошенным бурьяном под ногами, перегнулся через плетень, вглядываясь в спутника Казанцева: — А ты кто такой?
— С той стороны. Свой.
— Советские, значит?.. Да оно и я свой, не немецкий.
— Где тут у них что стоит, не приметил?
— Стоит не так чтобы и много. Похоже — меняются они, сынок, — почувствовав в стоящем за плетнем старшего, старик говорил только с ним. — В Терешкову, Монастырщину тальянцы пришли будто. У нас немцы пока, — дед брезгливо плюнул под ноги. — У школы, по всему, штаб полевой. Во дворах за элеваторами какие-то трубы чертячьи, як самоварные. Стреляют из них. В Дьяченково, Купянке, на Залимане у него тяжелые стоят. Утром и вечером бьют. Танков нет. Были да ушли куда-то…
Лейтенант переспрашивал, уточнял, мычал себе под нос что-то. Дед толкал его нестарческой рукой в плечо, поправлял шепотом, не соглашался или поддакивал.
— Нажать хорошенько — побегут, не оглянутся, — дед Самарь
— Так и я знаю тебя, дед.
Старик отпустил рукав, вздохнул, пожаловался:
— Мабуть, не усижу я тут долго. Подамся на степные хутора. — Хитро глянул на Андрея: — И до Черкасянского дойду.
— Ты, дед, про меня там молчи. Узнают — больше беспокоиться будут.
— Ин ладно, — согласился старик и высморкался, вытер пальцы о штанину. — А вы зараз куда же?
Лейтенант перехватил Андреев взгляд, ответил:
— На тот бок.
— А успеете?
— Успеем.
— Старик он, возможно, и хороший, а правду знать о нас ему не следует, — пояснил лейтенант Андрею, когда они кукурузищами пробирались назад к клуне, где их ждали остальные.
По-прежнему было темно. В стороне Подколодновки за Доном небо наливалось краснотой, как при пожаре: вскоре должна была взойти луна. Шли молча, цепочкой. Километра через три-четыре наткнулись на меловые ямы.
— Богучар и окрестности тут хорошо будут видны, — сказал Андрей.
Лейтенант опустился на корточки, стал пальцами ощупывать проследок к ямам. Начинало светать, и в пепельно-жидких сумерках ясно вырезались свежие колесные следы.
— Опасно. Вдруг дураку какому взбредет за глиной ехать.
Устроились метрах в семистах повыше и ближе к дороге в глубокой теклине с густой ширмой жилистых корневищ сибирька и татарской жимолости.
Едва проклюнулась зорька, заговорила дьяченковская батарея. Потом из Богучара через Дьяченково на Монастырщину потянулись машины. Луговой дорогой между стогами и копнами сена на Терешково пошли повозки. От Дона навстречу им двигались тоже машины и повозки. Пылили одинокие мотоциклисты и бронемашины. Ожила дорога и на Галиевку.
Часов около десяти над Богучаровским шляхом повис густой шлейф пыли. Разрастаясь, он тянулся к небу и медленно подвигался в сторону Галиевки.
— Полюбуйтесь на чудо! — сержант указал на дорогу. Из низины вынырнул грузовик. За ним привязанный к буксирному крюку по дороге волочился плетень. — Вот они какие подкрепления подбрасывают.
Через полчаса грузовик вернулся в Богучар. Плетень лежал в кузове. Часа через два грузовик тем же ходом снова прошел в Галиевку.
— Видать, тонко у них тут, — сделал вывод сержант.
Андрей и второй разведчик, Леха, свернувшись в сухой и прохладной вымоине, спали. От солнца их закрывал полог из корневищ. Сержант время от времени притягивал ветки жимолости, срывал и жевал терпкие и кислые зернистые плоды ее, чтобы заглушить жажду.
Солнце свернуло на полдень, и тень от куста почти исчезла. Песковатская сторона Богучара и Залиман подернулись тусклой марью. Под горой у Дона — Терешково с двухглавой церковью. От Терешково на Красногоровку и Монастырщину уходят серые меловые кручи. Вдоль Дона — кудрявая зелень леса. За Дьяченково желтеют неубранные хлеба.