На стороне мертвецов
Шрифт:
Наверху снова заорали — возмущенно. Ага, не нравится, рыжая!
— Наверняка могли бы! Медведь ведь не обязательно должен быть живой!
— Но медведь-то — живой! — ехидностью тона Митя перещеголял Урусова. — И вы только что меня от него спасли! — это звучало вовсе не благодарностью. — Или думаете, я прикидывался, что меня жрут, обманывал вас, не щадя живота своего? А также ребер и… Чтимые Предки, да у меня так вообще одежды не останется, буду ходить в травяной юбке, как папуас!
— Боюсь, дамы будут возражать… — растерянно пробормотал Урусов. — Во всяком случае, губернаторша, она у нас ревнительница
Они с Митей уставились друг на друга, и гримаса тягостного недоумения на лице Урусова один в один отражала разброд, что царил в Митиных мыслях.
— Цыган… — наконец неуверенно выдохнул Митя.
— Сперва вы пытаетесь обвинить меня, теперь оскорбить весь наш род? — нахмурился Урусов. — Какой-то цыган сделал то, на что не всякий Кровный Симарглыч способен?
— А может, он Симарглыч и есть! Может, его украли в детстве! Цыгане! — крикнул Митя.
Взгляд княжича стал совершенно… зверским. Можно даже сказать, звериным, как у медведя.
— Где он, кстати? — немедленно преисполнился деловитости Митя. Огляделся… Цыгана нигде не было! — Сбежал! — ахнул он.
— Да что ж вы меня, совсем за бескровного держите! — возмутился Урусов, повернулся и зашагал за угол дома. Прижимая локтем ободранный бок, Митя захромал за ним… и встал как вкопанный перед открывшимся за углом зрелищем.
Цыган сидел на земле и… осторожно и аккуратно, робко даже… почесывал за ухом урусовскую рысь. Та довольно жмурилась.
— Раиса! — возмущенно вскричал Урусов.
Рысь открыла глаза, заполошно рыкнула, поджала хвост и… ухватила цыгана зубами за запястье, всем видом изображая строго и неподкупного стража. Цыган зашипел от боли:
— Ай, чтоб вам еще немножко о своем поговорить, паны Кровные, паны ясные, а цыгана не трогать! Глядишь, мы б с этой пушистой гожо чайо[1] и договорились бы!
— Как? — вскричал Урусов. — В тебе же нет нашей Крови? Или… — он дико посмотрел на чернявого, кудрявого, носатого цыгана, и встряхнул головой. — Нет! Говори быстро, как ты сумел подчинить медведя! И… — он поглядел на рысь, как на изменщицу-жену, а та виновато прижала уши и крепче стиснула челюсти.
— А-а-ай! А может, я ронго, колдун? — выдавил кривую улыбку цыган.
— Ту хохавэса, мэ джином! [2] — скрывая неуверенность, бросил Митя. Если уж девчонка-ведьма нашлась, почему бы не оказаться и цыгану-колдуну?
— О ром вай о гажё?[3] — настороженно покосился на него цыган. — Рубаху носишь, жилетку, ромские слова знаешь…
Митя насупился: сложно требовать от дикаря, чтоб тот опознал жилет из лучшей мастерской Петербурга… а тут еще как назло, все словечки, каких он нахватался, когда днями просиживал в отцовском участке, будто сами собой полезли — вот стоило только ввязаться в расследование!
— Ты рассказывай! — прикрикнул Урусов. — Если не хочешь сам в желудке своего медведя оказаться. Ему уже все равно… — и поглядел на медведя с явным сожалением.
— Не станет он меня есть! — простонал цыган — Раиска, чувствуя недовольство хозяина, в очередной раз стиснула клыки. — Он меня поболе, чем вас боится, со всей вашей Кровной Силой. — на смуглом лице мелькнуло самое настоящее презрение, заставившее
Урусов некоторое время стоял, хлопая глазами… а потом взревел! Лицо его жутко, чудовищно исказилось: черты лица остались человеческими, но изнутри словно пробивался неведомый зверь, неистово жаждущий крови. И этот кровавый зверь с ревом ринулся на заверещавшего цыгана!
— Нет! — Митя с воплем повис на плечах Урусова.
— Ты не понимаешь, мальчишка! Он морил его голодом! Морил, чтоб потом натравить на людей! — ревел Кровный Внук Симаргла, подбираясь к горлу цыгана. — Вы что, не понимаете, теперь медведя придется убить!
Цыган орал и вырывался, сам обдирая руку об клыки Раиски, медведь лежал, будто был уже мертв, а рысь рычала и дергала хвостом, не в силах решить: держать пленника или просто откусить ему руку и кинуться к любимому хозяину…
— Прррекратить! — копируя отцовский начальственный рык, заорал Митя. Голос в конце сорвался на сдавленный писк, но… Урусов замер на миг и… навалившийся Митя обхватил его обеими руками и быстро и горячо заговорил:
— Он наш единственный свидетель! Ты! — не отпуская Урусова, он обернулся к цыгану. — Говори быстро: что обещал Лаппо-Данилевский? Зачем это все ему?
— Ничи мэ тутэр на пхэн, кало рай![4] — прохрипел цыган, мрачно, исподлобья глядя на него.
— В петле сдохнешь. — равнодушно напомнил Митя.
— Что так, что эдак… — неопределенно хмыкнул тот. — А глядишь, еще и обойдется.
— Обойдется… — повторил Митя. — Обойдется… Ты чего-то ждешь, верно? — прищурился он, разглядывая цыгана так пристально, словно рассчитывал увидеть сквозь кости черепа, что у того на уме. — Ты говорил, мой отец недолго проживет… — его речь становилась все медленнее, все невнятнее, он уже бормотал. — И все эти убийства… Фабричные, Фира Фарбер… и если и впрямь убить хотели Лидию… так она тоже никому не мешает! И Сердюкова… Почему обязательно медведь? — он вскинул голову, и Урусов как завороженный уставился ему в лицо. — Все убийства с самого начала затевались только чтобы обвинить оборотней!
— Зачем? — спросил Урусов.
— Не знаю! — бросил Митя. — Но нам нужно быстрее в город, там вот-вот что-то произойдет.
Он огляделся… и бросился к паротелеге.
— Вы такое уже водили? — вскричал Урусов, растерянно глядя на него.
— Один раз! — Митя запрыгнул на облучок. — Тогда вокруг тоже были сплошные… неприятности.
«Если можно так назвать целый котлован мертвецов»
Он аккуратно потянул рычаг, паротелега запыхтела, подпрыгивая на месте, как кипящий чайник на печке. За спиной что-то глухо ухнуло: раз, другой — Урусов закинул под полуободранный полог скрученного ремнем цыгана. Медведь залез сам. Урусов вскарабкался к Мите на облучок, а рысь Раиса деловито протиснулась между ними, распихав людей по краям кучерской скамьи. Митя мягко двинул рычаг вниз… паротелега завалилась на задние колеса, присела на передние и наконец выправившись, мелким скоком двинулась к распахнутым воротам.