На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979
Шрифт:
Кто-то из англичан сказал мне однажды с улыбкой, что, кстати, там, на Хайгейтском кладбище, напротив памятника Марксу стоит памятник какому-то Спенсеру, так что и на Хайгейтском кладбище, собственно, тоже идете к «Марксу и Спенсеру». Я подумал, что он просто болтает, но он повторял: «Будете там, обратите внимание».
Но прошло пять лет, я редко вспоминал о Марксе и, может быть, по сей день не выбрался бы, если бы не мой приятель, писатель Григорий Свирский. Он приехал в Лондон, я пригласил его остановиться у меня, и как-то утром за завтраком я обмолвился, что вот-де рядом с моим домом Хайгейтское кладбище, а я там и не был. Он возмутился моей ленью. Предложил немедленно пойти. Я попробовал перенести на завтра, «на потом» — нет, он не согласился. Пришлось идти.
Для начала мы заблудились. Поскольку это совсем рядом с домом, я карты не брал, естественно, я так вроде направление помнил. Но там, где должно было находиться
Напротив парка шло строительство какого-то комплекса зданий, работало много рабочих. Мы сообразили, что рабочий класс уж должен знать, где могила Маркса, — и направились к ним. Каменщики, у которых мы спросили, не знали. Они стали перекрикиваться, спрашивать у других, пришел водитель самосвала, пришел бульдозерист, высказывались разные предположения. Наконец из будки вылез с бутылкой молока и булкой в руках ленивый мастер и стал нам долго и путано объяснять, что надо пойти на юг, до светофора, а там налево, а там направо… Какой юг, какой светофор, я помнил, что на карте Хайгейтское кладбище вот тут, прямо вот тут. Поэтому мы, поблагодарив, пошли все же опять в парк — и только когда углубились в него, увидели и кладбищенскую стену, и памятники за ней. Мой друг Григорий Свирский торжествовал: то, что рабочие не знали, где могила Маркса, произвело на него впечатление.
Кладбище как кладбище, чистенькое. Дорожки, правда, выложены булыжником с галькой, с промоинами от дождей; могила Маркса находится довольно далеко от входа, так что, если какие-нибудь посетительницы-дамы на шпильках, то доковылять довольно мучительно, особенно если — «Не отрывайтесь от группы товарищи!». Памятник на могиле Маркса выделяется величиной и тяжеловесностью. Гранитный параллелепипед — и на нем голова, огромная голова с мясистым носом, рублеными чертами, самодовольнохолодным взором. И как-то так она на этом параллелепипеде посажена, словно это голова горбатого, косматого злюки. Скульптор думал, что изобразил величие, гордость или что там еще, а получился недобрый горбатый колдун. Очень плохой памятник. По сравнению с ним памятник в Москве на проспекте Карла Маркса покажется шедевром искусства.
Что написано на памятнике? Ну как вы думаете? Конечно же огромными буквами «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Пониже: «Карл Маркс». И еще ниже — цитата относительно того, что философы только объясняли мир, а задача, значит, в том, чтобы его изменить. Это знаменитая цитата, мы ее с младенческих лет учим и до того задалбливаем, что и не вдумываемся в смысл, а смысл в ней сомнительный, потому что изменять мир — это все-таки не дело философов. Их дело все-таки его попытаться постичь, понять, а он так безграничен, сложен и многогранен, что тот, кто закричит «Я уже постиг!», мягко говоря, очень самоуверенный и не философ. А тот, кто к тому же возьмет на себя наглость добавить: «Я не только уже все постиг, но и указываю, как все переломать и изменить, кого убить, кого оставить и вообще как должно быть», — это уже слепое, самоуверенное бедствие. Да, бедствие.
Кладбище было пустынно. Спустя некоторое время подошли несколько англичан, посмотрели на Маркса, пошли дальше. Я вспомнил, что должен что-то проверить, оглянулся — действительно, точно напротив могилы Маркса, по другую сторону дорожки, на скромном памятнике написано: «Здесь покоится прах Г. Спенсера, годы жизни 1820–1903». Эта могила вызвала у меня как-то больше… симпатии, что ли. Без «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и без цитат. Это был, вероятно, просто человек, не претендовавший на то, что он уже все понял, и тем более на то, чтобы все переломать и какое-то энное количество человечества убить, а остальных организовать так, как он придумал, видите ли, благодетель… Не люблю я самозваных благодетелей человечества любых мастей. Если выбирать между таким благодетелем и простым, обыкновенным человеком, я выбираю просто человека. Без претензий…
Потом я еще раз был на Хайгейтском кладбище — по оригинальному поводу. Какие-то ночные злоумышленники (как потом выяснилось, какая-то фракция анархистов) свалили памятник на могиле Маркса. Это им все-таки пришлось потрудиться, веревки накидывали, что ли, и тянули потом? Газеты напечатали фотографии: голова памятника так неприлично упала — прямо носом в землю. Газеты возмущались: вандализм. Можно не разделять взглядов и учения покойника, но зачем памятник сваливать — это дикарство. Ну да. Вот еще одни претендующие на роль благодетелей показали уровень своего ума и своей цивилизации. Междоусобная война разных благодетелей. Я ходил на кладбище из любопытства. Действительно, Маркс уткнулся в землю, взрыв ее мясистым носом, и скульптура кое-где пообломалась. Ее на время забирали, там, на средства
Памятник на могиле Спенсера, конечно, никому в голову не придет сваливать, он стоит себе. Вокруг растут деревья — акации, клены, березы. В парке за забором много гуляющих, особенно вечерами, а по субботам и воскресеньям на открытой эстраде играют оркестры.
6 августа 1976 г.
Неправда как принцип
В Лондон советские газеты приходят быстро: иногда на второй день, иногда на третий. Время от времени я беру свежую «Правду» или «Литературную газету», читаю. Раньше это меня раздражало, возмущало, что ли, потому что ведь прямо-таки что ни абзац, то искажение, неправда. С самых примитивных начиная: решения очередного пленума «вызвали небывалый трудовой подъем» — вдуматься только в эти слова. Небывалый — значит: такой, какого еще не бывало до сих пор. Все предыдущие подъемы были ниже. Но каждый из них, как мы помним, был «небывалый». Так, за все десятилетия советской власти, рвясь от одного небывалого подъема к другому, выше, выше и выше, труженики уже давным-давно должны были бы лопнуть от усилий… не будь, к счастью, эти «небывалые трудовые подъемы» простой пропагандной неправдой, так же как и различные «встав на трудовую вахту в честь…», «народ единодушно одобряет…», небывалые энтузиазмы по поводу годовщин, выборов, сессий, съездов, пленумов, отдельных речей, снижения цен, повышения цен. Я не собираюсь разбирать примеры: те, кто в СССР сочиняет неправду, знают, что это неправда, — и те, кто ее должен читать или слушать, тоже это знают. Но!И те и другие должны делать вид, что все это якобы правда, таковы правила игры. Вернее, куда серьезнее: таков принцип, на котором построено общение между людьми. Неправда — как основополагающий принцип в жизни не одного какого-то человека, и не группки, и не прослойки, а громадного многомиллионного государства, супергосударства хх века… Ну, знаете, в таких масштабах— вот это, уж верно, небывалый…уж не знаю, подъем ли; но если к высотам неправды, то — подъем.
С годами жизни на Западе что-то со мной происходит. Я сегодня просматриваю советские газеты спокойно или, пожалуй, если точнее выразиться, задумчиво… вижу знакомые слова, они все из русского языка, если брать каждое по отдельности, но в целом… в целом это какой-то особый язык, настолько далекий от естественного человеческого, что с него можно делать переводы — с этого особого, якобы русского на нормальный русский, как переводы казенно-партийных штампов, так, главное, переводы с неправды на правду. В былые века такого странного мира, где все искажено, переставлено, перевернуто и в официальных понятиях, и в словах, и в поступках, — такого мира даже сказочники, даже писатели-фантасты не могли вообразить. Джордж Оруэлл написал свой роман «1984» в 40-х годах нашего века, глядя уже на СССР, так сказать, с натуры. У него там Министерством любви называется госбезопасность с застенками и убийствами, Министерством правды — государственная машина дезинформации и так далее.
Но как же это случилось и как это может так долго продолжаться? Уж сколько раз, казалось бы, твердили миру… Что лгать плохо, мол, неправдой свет пройдешь, назад не вернешься. Мол, у лжи короткие ноги. Что ложь и счастье — вещи несовместимые… Так что, все это лишь в теории, так сказать, прекрасно? А на практике… А ну-ка, что, если вообразить себе на секунду, что в Советском Союзе вдруг на практике начиная с одного прекрасного дня газета «Правда» и все другие «Комсомольские», «Казахстанские», «Ленинградские» и прочие «правды» стали бы писать только правду? И все руководители, все власти от больших до самых маленьких стали бы говорить только правду? И весь народ вслух, естественно, не боясь и не задумываясь, стал бы говорить между собой и кому хочешь в глаза — только правду? Что бы тогда было?
Надо, во-первых, признать, что это картина трудная даже для смелого воображения. Принцип неправды так глубоко укоренился в СССР на протяжении ряда поколений, что вообразить себе уже хотя бы одну только газету «Правда», пишущую действительно правду, и то почти невозможно. Нереальность! Абстракция!
Какая абстракция? Сколько угодно в мире есть газет, пишущих правду, но прежде всего сама же газета «Правда» до революции тем и занималась, что так и резала правду-матку в глаза царскому правительству, не так ли? Ну, может, где-то перегибала, может, случались искаженные информации, но — лишь как брак в работе, как нежелательное явление, а названа-то была «Правдой» именно за то, что ставила себе цель говорить правду. Значит, возможна газета, говорящая правду, это не абстракция. А вот поди ж ты, вообразить такое в конкретных советских условиях — уже почти невозможно. Как говорится, дошли.