На Тихом Дону
Шрифт:
Я попробовал возражать, но мои возражения вышли слабыми и бездоказательными: мой собеседник, — надо создаться, — был в этом случае почти прав. Он уверенно и авторитетно сказал:
— Я, брат, знаю! Не говори. Народ у вас сурьезный, грубый… А у нас и девки также бы тебя приняли и в проходку бы с тобой ходили, как со своим. Жаль, что ты не остался у нас до праздника, тут бы ты посмотрел разные предметы…
Разговор наш, коснувшись прекрасного пола, естественно принял в скором времени несколько легкий характер.
Такова была уж самая тема…
К слову сказать, на Дону нравы вообще не отличаются особенною строгостью, да и самые условия казачьей жизни и военной службы не таковы, чтобы их можно было
Самый трогательный и поэтический мотив казачьих песен — тоска матери о сыне, находящемся на далекой чужой стороне. «Кабы были сизы крылышки», — говорит мать в одной песне: — «я бы полетела, все казачьи казармы я бы осмотрела, свово милого сыночка бы угадала». В другой песне — тот же мотив в несколько измененном виде: «Ты не плачь, не тоскуй об нас, родимая матушка! Уж мы пьем-едим все готовое, платьице носим мы нарядное»… Немногочисленны те песни, в которых фигурирует молодая жена или «сударушка», «распрелестная шельма бабеночка», «душа-красная девочка». Молодая жена редко представляется тоскующей об муже; гораздо чаще песня поет об ее грехах в отсутствие мужа:
Подошли мы к Дону близко, Поклонились Дону низко: — «Здравствуй, Дон, ты, наш Донец, И родные — мать — отец! Здравствуй женушка-жена! Хорошо ли ты жила? — „Иванович, хорошо! Хоть бы годик так ишшо… Хоть бы годик, хоть бы два, Хоть бы года полтора… Рассказала б я подробно, Да побьешь ты меня больно…»Песни о «сударушке», которая «зажгла ретиво сердце», звучат всегда нежной грустью и трогательной жалобой…
Быстра речка бережочки сносит, Молодой казак полковничка просит: «Отпусти меня, млад полковничек, Отпусти меня домой! Дюже скучился, стосковался я По сударушке своей дорогой…»Что же такое казачка?
Я больше всего люблю видеть ее в хороводе, теплым весенним вечерком, когда истухает на западе заря, когда тихо и неподвижно стоят кругом станицы неровные, черные стены тополей и верб, неясно вырисовываясь своими зубчатыми верхушками на сине-бледном звездном небе… Песня звенит в чутком воздухе. Кругом все так оживленно: визг ребятишек и девчат, звонкий смех, беготня, толкотня… Молодые казаки стоят в кругу. Она проходит своей легкой походной мимо, вбок поглядывая на какого-нибудь молодца, и от этого взгляда закипает у казака кровь.
— Ну-ка, Настя, давай в шепты играть, — говорит он, подкравшись к ней и бесцеремонно обняв ее сзади.
— Уйди ты, холера! — отбиваясь и громко ударив его по спине ладонью, кричит она со смехом.
Но в таком приеме кавалер видит лишь поощрение и снова обнимает ее и говорит ей такие веселые вещи, что она хохочет, взвизгивает и снова с силою вырывается у него из рук.
— Не пойду я с тобой: дюже дуришь! — убегая, уже издали кричит она.
С самого детства казачка привыкает к свободе обращения с мужчиной и к некоторой равноправности. К этому приучает ее и домашняя жизнь, и улица, и до известной
На улице девочке-казачке приходится частенько защищать себя и вступать в рукопашную с мальчуганами-казачатами, которые всегда имеют наклонность, по воинственности характера, «отдуть девок», — пока не доросли до рыцарских воззрений. Такие столкновения происходят почти ежедневно, и, надо правду сказать, не всегда будущие лихие кавалеристы остаются победителями, хотя всегда почти являются вызывающей стороной. Иногда, правда, коварному обидчику удается «срезать с крыла», и он, быстро улепетывая, слышит сзади себя рассерженные, плачущие крики:
— Мошенник! погоди, попадешься и ты когда-нибудь! воряга!
Он торжествует…
Но бывают случаи, когда такой «мошенник» лет девяти или десяти еще быстрее убегает от девчат, которые, воспользовавшись численным перевесом, вздумают ответить на его вызов дружною атакой. Вот он бежит, держа в руках фуражку, и громко кричит, размахивая руками и не заботясь уже о своем достоинстве:
— Игнатка! Фетиска! сюда! гонят! Девки гонят!.. сюда, дьяволы!.. Чего же вы, дьяволы, глядите? на мне рубаха-то уж мокрая стала!..
Замуж казачка выходит очень рано, в 16–18 лет; в 20 лет девушка считается «перестарком», и какие-нибудь особенные причины заставляют ее ждать до этого возраста вдовца или немолодого уже казака: или физические недостатки, или (чаще) слишком зазорное поведение в девичестве. Не всегда казачка вступает в брак по любви, но вместе с тем мне неизвестно также ни одного случая насильственной выдачи замуж. Материальные и практические соображения нередко играют важную роль в браке: для невесты — размер «кладки», хозяйственное положение семьи жениха, если она сама из достаточной семьи; для жениха, кроме наружности будущей подруги жизни, ее здоровье, работоспособность и известная доля развития («чтобы умела принять и поговорить с человеком»). Брак не заключается сразу; он занимает, вместе с распитием «стклянки» (сговор), с «запоем» (заключение договора в присутствии всех родственников с той и другой стороны), с изготовлением «кладки», довольно значительный срок. Иногда, за промежуток времени от сговора до венчания, расстраивается свадьба из-за каких-нибудь недоразумений в кладке, или из-за неблагоприятных слухов об одной из сторон, и дело нередко доходит до разбирательства в станичном суде.
Сговор, или так называемое «свиданьице», происходит в доме родителей невесты. В ожидании прихода сватов вся почти родня невесты находится в сборе. Сама невеста с подругами сидит в особой комнате; она одета в лучшее свое платье, в ушах — лучшие ее серьги, на ногах новые «щиблеты» и даже калоши (чтобы жених знал, что у нее и калоши есть). Вот, наконец, являются и сваты вместе с женихом. Их сажают за стол, в передний угол, под образа. На столе появляются бутылки. Среди торжественного молчания отец невесты подносит всем присутствующим по рюмке. И только после этого приступают к делу — сначала к договору о кладке.
— Вы, Михайло Семеныч, какую клали первой снохе, скажите нам, пожалуйста? — спрашивает отец невесты у женихова отца, — тогда мы скажем и про свою, какую мы хотим взять…
— Мы той снохе клали: шубу, пальто, два платья, два платка и щиблеты. Вся эта кладка нам стоила полусотку в отрезе. Шубу мы брали, — вот эта ныне форма пошла, — забыл, как называют это рядно… Фу-у ты, какая память! Забыл да и все! Молкасей, молкасей, ну его к свиньям! Шубу из молкасея и пальто из молкасея. Платья — одно суконное, кашемировое, а другое — ситцевое; платки оба белые, как снеговые… Вы, Василий Миколаевич, может, возьмете деньгами? Мы и деньгами выкинем вам, для нас все одно…