На тихой Сороти
Шрифт:
...В низовьях Сороти, на главной переправе, ярится жестокая сеча. Сшибаются и дико ржут боевые кони. Звенят мечи булатные о кованые рыцарские латы. Железная конница тяжелой «свиньей» врезается в пеший строй русичей.
Други, сбивай в дыхало! А сринул с коня — не поднимется. Круши, гвозди по шелому-ведру — добивай железного лежачего! Трещат рыцарские кости. Броня на броню! Рев на рев: «С нами бог!» — «Стой ровней! Кровь за кровь!»— сила силу ломит...
Колышет тихая Сороть кровавую пену. Хищно каркает над бранным полем жирное воронье.
На Савкиной горке лежат гордые богатыри-русичи. Те, что
В конце XVII века был заключен «вечный мир» Москвы с Польшей. Воронич утратил военное значение и вместе с землями Михайловской губы стал числиться пригородом уездного города Опочки.
С легким сердцем русские цари и царицы раздаривали своим любимцам благодатные псковские земли. Дарили в полное и вечное владение; с лесами, полями, озерами, со всеми жителями. Нишкни, смерд! Какие битвы? Какие пращуры? Псковскую землю от лютых ворогов оборонял волей божиею пресветлый псковский князь Довмонт, за что еще при жизни был причислен к лику святых. А ты есмь червь презренный! Из земли выполз, в землю и уйдешь. Пес, не помнящий родства. Раб своего господина. «Кого хочу— помилую! Кого хочу — казню!..» Одним словом, КРЕПОСТНОЙ.
В 1741 году штыками Преображенского гвардейского полка на русский трон была посажена зеленоглазая лукавая дщерь Петра Великого — Елизавета Петровна. Дорвалась-таки развеселая цесаревна до власти, до казны государственной. Млея от сознания собственной доброты и великодушия, щедрой рукой раздавала она истинным и мнимым друзьям трона и отечества золотишко, землицу, города и посады, деревнюшки и села.
Не обошла Елизавета Петровна и любимцев своего венценосного тятеньки Петра Алексеевича, обиженных с его смертью всесильными временщиками. И предстал перед государыней знаменитый «арап Петра Первого» — капитан от фортификации и артиллерии Абрам Петрович Ганнибал; Завизжали фрейлины, заколыхали необъятными юбками, распугивая блох. Ах, черен! Ах, учтив! Даром что немолод, а весь как на пружинах...
Вспомнила царица заслуги арапа в инженерном и пушечном деле. А паче того вспомнила, как арапчонок Абрамка забавлял ее, девочку-цесаревну, и крал для нее яблоки из батюшкиного ораниенбаумского огорода, за что и был не раз бит государевой знаменитой дубинкой.
Засмеялась царица вполпьяна, вполсмеха. Надселися от хохота фрейлины. Сколь весела была государыня, столь и слезлива, чувствительна. А отсмеявшись и отплакавшись, заготовила Елизавета Петровна именной указ о пожаловании Абраму Ганнибалу в вечное пользование земель Михайловской губы.
Старый арап вышел в отставку в чине генерал-аншефа и не пожелал жить на Псковщине. Куда как вольготно и привычно жилось ему в своих ревельекпх и петербургских имениях. А Михайловские земли он отдал сыновьям: Осипу, Петру и Исааку. Об Исааке мало известно. А в Михайловском осел чертушка Осип Абрамыч, отставной капитан 2-го ранга флота, родной дед будущего русского поэта. Отстроил помещик дом деревянный, удобный, насадил парк по английскому образцу. В нарушение закона и христианского обычая при живой жене женился вторично на псковской прелестнице Толстихе. Но и с тою не ужился. Ограбила, обчистила до нитки алчная Толстиха своего арапа да и бросила старого в пренебрежении и бедности.
В непробудном
Рядом с Михайловским, на берегу озера Кучане, в сельце Петровском чудил и куролесил второй чертушка, тоже служилый в отставке,— Петр Абрамыч Ганнибал, человек необычайно вспыльчивый и жестокий. Кровь крепостных своих цедил как водицу. За самую малую провинность, а то и вовсе без вины, запарывал до смерти...
Михайловское досталось законным наследникам: бабушке Пушкина — Марии Алексеевне Ганнибал и ее дочери — Надежде Осиповне. А после смерти Надежды Осиповны перешло к ее детям: Александру, Льву и Ольге.
Пушкин влюбился в Михайловское еще отроком, а потому оставил село за собой, а брату и сестре их долю выплачивал деньгами.
Вот она- какова, краткая история родовой колыбели великого поэта.
Слушала я рассказ Виталия Викентьевича во все уши.
Ветер по морю гуляет
Да кораблик подгоняет.
Он бежит себе в волнах
На раздутых парусах...
Так бы и запела во весь голос. Вот оно где, голубое и зеленое диво — красота! Именно здесь, а не в сказке за тридевять земель. Построить бы на кругом скате Михайловского холма голубую глазастую школу а внизу, у самого озера Маленец, разбить пионерский лагерь с голубыми палатками, с алыми флажками на тоненьких мачтах. И чтобы пели тут пионерские трубы-фанфары, встречая утреннее солнышко. И чтобы сновали по гладкой озерной воде голубые лодочки-байдарки.
Не раз я, слыхала от учителя Петра Петровича про пионерские лагеря и книжки про это читала. А вот видеть не довелось. Разве что во сне. Ах, пожить бы в таком голубом лагере. Хоть один денек...
— А вот здесь, сударыня, будет заново отстроен деревянный дом Пушкина. — Виталий Викентьевич повел худой рукой справа налево и будто резинкой стер мою голубую мечту. Ну что ж? Пусть тут стоит дом Пушкина, как стоял в старину. А голубую школу можно построить на другом холме. Мало ли их в Пушкинских Горах.
— А вот здесь жила любимая мамушка Александра Сергеевича. Арина свет Родионовна...
Пока мы рассматривали нянин домик-баньку, маленький, кругленький, серенький, точно деревенский подовый хлебец, подошла молодуха. Она была в белом холщовом фартуке, с большой зеленой лейкой в руках. Молча нам поклонилась и стала поливать цветы и кусты сирени у крылечка няниного домика. Нам очень хотелось осмотреть домик изнутри. Молодуха отрицательно покачала головой:
Не велено отпирать. Добро там всякое сложено. Собирают люди для музею. Кто лампу старинную несет, кто книгу святую, а кто и кочергу. Кто что.
Это что же, вещи Пушкина? — с интересом спросил Виталий Викентьевич.
Может, и евонные. Кому надо, разберутся. А наше дело маленькое. Сказано принимать все да беречь. Мы и берегем.
Вот так-так! — обрадовался он и подмигнул мне: —Лед тронулся, сударыня. А я-то, Фома неверующий, по наивности-полагал, что до этого нет никому дела! Знаете, сударыня, последняя мечта моей неудавшейся жизни — видеть здесь все, как было при жизни поэта. И пусть сюда приезжают на поклон люди со всего света, а мы будем гордиться да радоваться. Это наше — русское! Завидуйте, господа!..