На той стороне
Шрифт:
Оказывается, вошла отцу в темя блажь – дом перестраивать. Дом каменный, как его переделать? По кирпичам разбирать что ли? Такая овчина не стоит никакой выделки.
Мать – за голову! С ума мужик сошёл! За дядей Серёжей пошла:
– Уйми, брат, муженька! Разорить избу хочет, а ему поперёк ничего не скажи! Погладиться не даётся, старый. Весь двор тёсом, да подсошками завалил, ни пройти ни проехать! Что бы путное было? Одна мелочёвка. А скажи что, как коршун вскакивает. Сходи, брат, покури с ним, может, уговоришь дом не рушить. Время-то тяжёлое.
– Ну, ладно, уговорила. Пойдём!
Приходит Сергей Степанович к нам домой, а отец во дворе сидит. Резцом какие-то вилюшки выстругивает. Совсем в детство впал. Хорошие доски на оскалепки переводит. Стружки одни да щепа с обрезками.
– Здорово, Макарыч! Ты, никак, лапти вздумал плести? Какой-то кочетыг в руках держишь, ковыряешься… Не, из берёзы лапти не получатся. Тут лыко требуется липовое. Драть с комля надо.
– Я тебя, мать-перемать, самого обдеру, как липу, а начну, как ты подсказываешь, с комля! – отец потянулся за обрезком жердины.
– Ну-ну! Шучу, шучу, Макарыч! Меня любопытство разбирает: чегой-то ты гондобить собираешься?
– Не твоё дело! Сверни-ка цигарку, а то у меня руки заняты! – перешёл на миролюбивый лад отец, хитровато прищуриваясь.
Так и не удалось выведать у моего родителя, что он собирается «гондобить».
– Толкач муку покажет! – говорил он всякий раз, когда интересовались его поделками.
13
Долго дело делается, а время летит быстро. Впереди – вечность!
Когда учился в школе, конца и краю не было видно, ни в ближнем, ни в дальнем вдалеке. А вот, поди ж ты! Незаметно вырос я. Оттолкнул от себя дверь и вышел на простор, на дорогу. А что на дороге видно? Ни звезды, ни Бога, только две извилистые колеи, да ветер свистит в два пальца, да пыль порошит глаза.
Сразу забыл, чему учили в школе. А-а… пошла она, эта учёба, куда подальше! Вон комсомольцы-добровольцы на голубую тайгу любуются, на эстакадах, да на доменных башнях верхолазничают. А я что, очкарик, что ль, какой? Пойду в монтажники! Деньгу всякую зашибать буду, лихо запрокидывая голову, водкой не подавлюсь. Попривык уже втихарца с одноклассниками и одноклассницами, какие побойчее, вкус пробовать. Хорошо! Когда пьёшь, вроде противно, горько, а потом – хорошо!
Когда пришёл в монтажную бригаду, весь участок собрался на меня посмотреть, как я из алюминиевой чашки тюрю из чёрного хлеба с водкой хлебаю. Качали головами:
– Молоток! Подрастёшь, кувалдой будешь!
Но «кувалды» из меня не получилось. Слабоват оказался. Учиться по вечерам стал, потом армия. Так и спасся от судьбы моих сверстников, сгоревших на жизненном ветру, как ни банально это будет сказано: одни по тюрьмам загнулись, другие на ножи не промахнулись, третьи с запойной дури на себя до смерти осерчали.
А-у! Безотцовщина, злое весёлое племя! Только эхо в ушах – отцовщина….овщина….община…
Да,
Стал настоящим монтажником. Оборудование заводов, станки, металлоконструкции, башни всякие монтируем, базис для будущих олигархов готовим, чтобы им хорошо было. За звание «бригады коммунистического труда» боремся. Работа авральная. Бьём – колотим, живём – торопим, жрём – давимся, никак не поправимся! Плоское катаем, круглое таскаем, а что не поддаётся – ломиком.
Премии – известное дело, в кабак. После и зарплата по капельке по стаканам разливается. Одно слово – монтажники! Народ отвязный, блудливый, бессемейный – настоящие маргиналы. Вот и я с ними…
Спасся. Уцелел. Ушёл в Армию. Служил в ракетных войсках вычислителем. Это теперь компьютеры, миллиард операций в секунду, а тогда выручали железные арифмометры, надёжные, как вся наша бывшая Армия. С полигона «Капустин Яр» на Камчатку наша батарея на учениях ракету пульнула. Как говорили отцы-командиры, – «колышек наколола». А траекторию рассчитывали мы, вычислители, так что отдай отпуск, не греши…
Приехал в отпуск.
Это мы ракеты запускали с Капустина Яра, а служил я в Группе Советских Войск в Германии. Секретность – мышь носа не просунет.
Вот приехал из Германии. Сначала остановился в Тамбове, в родной общаге. Выпили-закусили, потом повторили снова. А как же! Товарищи по жизни! Вспомнили тех, кого не вернёшь и тех, кого скоро воротят. Ударили в ладони. ещё выпили… Утро туманное, утро седое… Спохватился. В Бондари надо ехать. Мать-отца повидать, собой похвалиться, порисоваться – вот, мол, какой вымахал!
Подумал – ошарашу! Они знать не знают, что я в отпуске. Пойду в универмаг, костюмчик примерю. На мне армейская форма, как на корове седло, сидит, весь вид портит. Деньги советские – вот они. Пока не пропиты. На костюм хватит и ещё останется. Деньги – святые, гонорары за два года публикаций в армейских газетах и журналах.
Дело в том, что в Германии мне за каждую напечатанную вещь высылали только бумажные переводы, а гонорары шли на мой счёт, который я сразу же по прибытии в Брест разменял на настоящие деньги.
В Армии мне везло. Публиковали часто и охотно. Даже сумел напечатать несколько стихотворений в альманахе «Впереди пограничных застав», где публиковались переводы и немецких авторов.
Так что, получив деньги в банке, я чувствовал себя настоящим писателем. Вот они, кровные! Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать, как говорил великий Пушкин.
Тесная броня солдатского сукна за время службы порядком надоела, наскучила до зелёной тоски. Кто служил, тот знает: нудное пришивание ежедневных подворотничков, которые старшина так и старается оторвать за небрежность, с которой они были подшиты, эта вечная подтянутость, выравнивание складок…