На той стороне
Шрифт:
Зашли в универмаг, примерили. Я поводил плечами. «Идёт», – сказал друг. Пришлось к костюму покупать рубашку с галстуком, не на гимнастёрку же надевать бостоновую прелесть.
Ах, ёлки зелёные! Туфли надо ещё покупать! Яловые, железом кованые сапоги немецкой выделки снял, передал другу. Примерил туфли цвета настоящего кофе. «Корочки», – сказал восхищённо друг.
Вот теперь всё впору – костюм, галстук, туфли… А шляпу-то забыли! Нашлись деньги и на шляпу. «Ну, ты и фраер!» – цвиркнул сквозь зубы друг, оглядывая меня со всех
– Пошли?
– Пошли!
Теперь у гастрономного прилавка, не выбирая, взяли, чем обмыть покупку и чем зажевать то, чем обмывать покупку будем.
Взяли – по-ехали!
Просыпаюсь опять туманным утром. Голова, как вагон переполненный, всё стучит и стучит по стыкам: шпалы, шпалы-шпалы, ехал поезд запоздалый! Не-ет, надо домой! Домой! От десяти положенных мне суток уже двое отщипнул. Сказал другу:
– Всё, аллес, мотаю на вокзал за билетом, старикам покажусь!
– Зачем тебе костылять на поезде, да на попутных шваркаться? У меня конь в борозде стоит.
– Где?
– Пойдём, покажу!
Пошептался с вахтёром, взял у него ключи, открыл подвал. Выкатил краснобёдрую «Яву» – мотоцикл двухтрубный, как реактивный истребитель. Толкнул шпору – истребитель взревел и на дыбы встал.
– Бери! До Бондарей соколом долетишь! Мотоцикл дома оставь. За мной уголовка по следам идёт. Подельники-суки вломили. Мусора всё равно рано или поздно хомутнут. Бери! Через пару лет от «кума» откинусь и «Яву» у тебя заберу, если её не раздолбаешь. А пока катай девок, вспахивай целину. Они, чувихи, это дело любят. Сам знаю. Бери!
Снова хлопнули по рукам. Руки у друга в синих наколках, через один палец по перстню на каждой кисти – тату. В свои двадцать лет он уже успел трижды побывать, как говорят блатняки, у «хозяина».
Опытный был друг мой Колька, по-ихнему Колян. Такая у него воровская кличка была – Колян.
Спасибо Коляну! Сел в седло, опустил руки на руль, да так в седле и остался: натянул на глаза шляпу, ударил пяткой по кик-стартёру, – только пыль крутанулась за колесом. Урчит подо мной зверюга, прибавил газу, ветер ладонями по лицу хлыщет, дорога навзничь, как девка падает – ложится-стелется… Ух, не догонишь!
Жму-нажимаю, кручу ребристую ручку газа – все колдобины мои.
Дорога до Бондарей в то время была грунтовая, «грейдер» – называли сельчане такую дорогу. В сухое время выглаженная – шинами отглажена, шёлком лоснится, ну а в дождь… Что ж, в дождь, как и везде по России, грязь по брюхо. Сиди, жди погоду. На то она и грунтовая, да ещё на элитном чернозёме.
Был август месяц. Сухо. Уборочная машина встречь промчится, только воздухом швыряет, держи руль крепче, а то в кювете кости считать будешь.
Держу руль, глаза – в щёлку, чтобы пылью не забило. Лечу, если не соколом, то ястребом. Вон и церковный купол наш под белым облаком голубеет, звёздочки на нём золотые рассыпаны. Сердце
У палисадника развернулся, надавил на газ – вот он, я весь, коль не забыли!
Мать в сенцах: «Ах, бес проклятый! Кто же это такого чаду напустил? Трещит под окнами, совести нет!»
Выходит с ведром помоев, окатить хотела, чтоб совесть знал, людей добрых и кур не пугал. Вон во всей улице суматоху поднял!
Выскакиваю из седла. Шляпу на затылок. Смеюсь. Мать ведро выронила, за сердце ухватилась:
– Ой-ой-ой! – глаза протирает. – Да кто же это такой?
Обнимаю мать. Прижалась ко мне, как былинка тонкая. Мать ли это? Или я такой большой вырос, что мать моя вся под ладошкой оказалась…
– Сынок! – выдохнула она и опустилась на лавочку у дома. – Откуда такой? Отец! Отец! – кричит в дом. – Смотри, какой явился! – Опять ко мне: – из Армии, что ль, сбёг?
Выходит отец:
– Никак, правда, он! Иди в избу, а то тут участковый милиционер про тебя спрашивал: «Как служит, что пишет родителям?»
Если ты, бродяга, из Армии дезертировал, сам убью, как породил! Иди в избу, на глазах у народа не торчи!
Захожу в избу. Смеюсь. Шляпа в угол ласточкой полетела.
– Встречай, родня, солдата своего!
Отец за грудки хватает:
– Откуда, сукин сын, такой нарядный прибыл? Тебе ещё год дослуживать надо. Сам в милицию сдам, если без документов явился!
Лезу в карман, достаю бутылку коньяка. Коньяк тогда был в большом дефиците. Сам Колян по блату у одной знакомой «марухи» взял. Пачку «Казбека» – папиросы когда-то такие были, такие сам Сталин курил, кладу на стол. Достаю из-за пазухи матери платок немецкий, тонкий, дунешь – паутинкой взлетает.
– Бумага где? – трясёт меня отец.
– Оп-па! – падаю на маленький диванчик у дверей. – Вот она, бумага! Читай, коли грамотный!
– Мать! Мать! Иди, разберись, что он за бумажку показывает? Я-то ничего без очков не пойму!
Мать надевает очки, читает. Качает головой:
– Всё верно! Увольнительная у него на десять суток, не считая дороги. – Целует меня в голову. Суетится, не знает, с чего начать.
Отец кулаком по столу ударил:
– А чего же ты тогда кудахчешь? Давай стол собирай! Сшибай голову петуху, вишь, какой король явился!
– Закуривай, отец! – пододвигаю к нему голубую коробку папирос.
– Не курю! Зарок дал до твоего возвращения со службы в рот цигарку не брать. Ну, коль ты уговариваешь, давай твоей соломой отравлюсь. А сам уже в столе шарит, стаканчики выставляет: – Давай, сынок, для разминки, пока мать куру щиплет. Чего ждать? Пить да закусывать – зачем тогда пить, как мой брательник артельный, Митька, говорил.
Плеснул на палец. В стаканах влага чайного цвета, непривычная.
Отец смотрит: