На три сантиметра взрослее
Шрифт:
— А ты отсюда будешь, — говорю я. Я стою на пятиметровке. Прыгун я никудышный: умею только солдатиком и спадом. — Это тебе не с трех метров, — говорю я. Потом возвращаюсь к лесенке и начинаю подниматься на восьмиметровку. Что меня туда тащит? Может, хочется удивить моего названого? Нет, тут все дело в советчике: она, видите ли, прикинула, что моя восьмиметровая победа будет равняться трехметровой победе моего названого. Теперь вместе со мной стоит на вышке и глаз с меня не спускает: «Прыгай!»
— Для кого это я делаю? — кричу я сверху. Я сейчас злой. Никто,
Я лечу. Этот полет продолжается с час, а то и дольше. Я вижу крышу нашей школы, школьный двор, вон два пацанчика бегут, один спотыкается и падает. Сколько еще лететь? Только бы войти в воду вертикально. Я здорово ушибся. Всплываю я тоже очень долго, ложусь на спину; мне кажется, что, если лежать неподвижно, боль внизу живота пройдет. В это время сигает мой названый. Я не смотрю, как он добирается до бортика. А надо бы: это такой пловец, что за ним нужен глаз.
— Победа! Победа! — кричит мой названый. Я не смотрю в его сторону. Медленно плыву на спине. Я жду, что наконец-то перестанет болеть. Моему названому не терпится со мной поговорить, я на него цыкаю. Я растираюсь полотенцем, одеваюсь. Откуда ни возьмись, появляется сторож. Между прочим, очень грубый человек. Он подталкивает нас к выходу.
На улице боль отпускает меня. Я смотрю на моего названого: он рассказывает о своем подвиге, как будто пересказывает фильм. Я оборачиваюсь: вот эта вышка, не такая уж высокая. Люди с двадцатиметровых прыгают. Хорошо, что такой здесь нет, а то с моим советчиком я мог бы сигануть — опасный советчик. Думается мне об этом лениво: я еще не понимаю, до какой степени опасный и трудный.
Я провожаю моего названого до дома, потом звоню Виктории. Голос у нее по телефону звонкий, она довольна, она говорит, что надо в классе рассказать о том, что он прыгнул, она завтра займется этим, я тоже должен это сделать, только надо умно, как будто невзначай, — у нее такой звонкий, такой довольный голос. И теперь, когда я на три сантиметра старше и кое-что смыслю, мне хочется спросить, часто ли встречаются люди, которым не все равно, прыгнул ты с трехметровой вышки или нет?
Дня через два Нюся отправляется к Виктории домой — с тысячей благодарностей и с букетом цветов. Меня она просит сопровождать ее: «Ты же у них свой человек».
Виктория принимает цветы и благодарности. А Нюся исполняет песенку «О людях хороших». Сразу же она дает понять, что Виктория входит в их число. Что она сделала с этими беднягами, хорошими людьми! Она их посыпала сахарной пудрой. Но этого ей показалось мало: она их поверх сахарной пудры помазала медом. Я сижу в кресле и думаю, что ведь это совсем нетрудно быть хорошим малым, хоть их и обмазывают сладостями. Нюся уже рассказывает о том, какая у них чудесная, дружная семья. Я слушаю. Снисходительно. Себя я тоже отношу к хорошим
До невезучего дня еще далеко, много месяцев.
У таких дней есть свои приметы.
До звонка пять минут. Я несусь в школу большущими шагами — как Гулливер по Лилипутии. И вот замечаю: меня обгоняет лилипут — непочтительный шестиклассник, толстенький, на коротких ножках, он ими перебирает так быстро, что можно подумать, он из мультфильма. Я прибавляю скорость, нагоняю толстячка и, чтоб он не зазнавался, легонько, честное слово, легонько, шлепаю его по затылку. Никогда я не был истязателем малышей. Я его любя по шапке и говорю:
— Не обгоняй старших!
— Я, между прочим, тоже умею! — кричит он мне вслед. — Ну погоди!
Я пропускаю мимо ушей эту угрозу: мне и в голову не приходит, что это всерьез. Но у самой школы толстячок из мультфильма, откуда ни возьмись, выныривает и — тоже меня по шапке! Это первая примета невезучего дня, но я не придаю ей значения. Я несусь за ним по лестнице гулливеровыми шагами, вбегаю в класс — он бегает по партам, ныряет под стол, его друзья из 6 «Б», все, как один, вреднющие люди, нарочно появляются у меня на пути — и я оказываюсь в дурацком положении. А тут еще входит Виктория.
— Мальчики, кто обидел Бушуева?
Мальчики смеются, девочки тоже не отстают, я начинаю торопиться — как это неприятно, вот так идти, под хохот, человеку с достоинством. У самой двери я оборачиваюсь: Виктория держит в руке мелок, готовится начать урок и смотрит мне вслед, как смотрят учителя, знаете, когда им пора объяснять, но что-то мешает; но это только один оттенок взгляда, а нужно отметить хотя бы еще два: насмешку и в то же время доброжелательность, у нее это здорово совмещается. Я затворяю дверь, а этот кадрик «Виктория с мелком» покрепче припечатываю в памяти — это для моей коллекции.
А невезучий день продолжается.
Вообще-то я человек не злопамятный. Но не могу же я спустить наглому шестикласснику. На перемене я охочусь за ним. Он носится по коридору, а я несолидно бегу следом, спотыкаюсь о чью-то ногу и падаю. Девочки из 8 «А» смеются. Я делаю вид, что мне самому смешно.
На следующей перемене я подкарауливаю шестиклассника возле столовой. Я загоняю его в угол и легонько, но не так легонько, как в первый раз, а чуть посильней, в общем, как следует угощаю его. Он кричит мне вслед:
— Ну погоди! Я тебе устрою.
Девочки из 8 «А» продолжают за нами наблюдать. Небось, думают: «Злопамятный тип». А шестиклассник плетется за мной и выкрикивает угрозы. Я уже не рад, что связался с этим коротконожкой.
— Ты всегда такой храбрый? — кричит он. Я надвигаюсь на него. Вы подумайте, не убегает! Что он делает с моим авторитетом? Без всякого удовольствия я ему отпускаю еще одного леща, а он начинает кричать еще пуще. К счастью, звенит звонок, и я, как самый примерный ученик на свете, тороплюсь в класс, я тороплюсь, и мне некогда выслушивать его угрозы.