На троне в Блабоне
Шрифт:
— Дорогие мои, — запищал Мышик, подпрыгивая на моем колене, — я всего лишь мышонок, к тому же среди вас самый молодой, а все же разрешите кое-что вам предложить… Такие страшные истории пошли, что прямо-таки необходимо подкрепиться легким завтраком!
У мышей такая уж натура: пока не едят — спят, а проснутся — снова принимаются грызть хоть какую-нибудь малость…
— Вот и блаблаки тоже, — пошутил сержант. — Каков молодец у тебя крестник, а, Мяучар? Маленький, да удаленький. И то дело, пора подкрепиться, светать начинает, скоро и граница королевства, вон и река Кошмарка извивается
— Мы же недавно ели, — запротестовал я, мне хотелось дослушать Мяучаров рассказ, однако роса пронизывала холодом, и перекусить совсем не помешало бы.
— Отложи трубку и намазывай хлеб! — загремел радостно Бухло. — Какое там недавно! Вчера поужинали, а сегодня не мешает и позавтракать. Смотри, светает!
Небо вдали посветлело, занимался туманный осенний день, из-за деревьев лениво вылез краешек солнечного диска.
— Настал для нас день великого испытания, — кивнул я. — Первые шаги в незнакомой стране.
— Ну уж не совсем для тебя незнакомая, — не согласился Бухло. — Кое-что не изменилось: городские стены, например, замок, памятники… И кладбище не сдает позиций, цела и могила нашего друга, петуха-капрала Типуна. Только люди какие-то снулые, со дня на день перебиваются, лишь бы переждать. И чего пережидать? Собственную жизнь?
— А молодежь?
— Сам увидишь… Одни бунтуют, волком на отцов глядят, честность отцам главной виной выставляют, другие к акиимам норовят подладиться, а те их обещаниями кормят, подбивают: «Идите с нами! Для вас всегда что-нибудь сыщется…»
— Ладно, хватит политики! За ножи — и к тарелкам!
Бухло выставил ивовую корзинку, в ней на салфетке громоздились краюхи ржаного хлеба. На листе хрена белел хорошо просоленный сыр, в кружке с обломанной дужкой еще от ужина осталось масло. Пахло охотничьими колбасками, напоминающими продымленные обломанные корешки.
— Дай мне кусочек, — попросил Мышик.
С жадностью схватил он кусок колбаски величиной с палец и начал обрабатывать своими острыми зубками с таким аппетитом, что мне тоже захотелось есть.
Кот сосредоточенно протирал стаканы, то и дело проверяя их на свет разгорающегося дня — блестят ли надлежащей чистотой. Подпоясанный кухонным полотенцем, смотрел расторопной хозяюшкой.
— Где ты полотенце раздобыл?
— Позаимствовал, — усмехнулся он заговорщически. — Узнаешь? У твоей жены. Нашел на крыше, видно, ветром занесло.
Мы уписывали за обе щеки. Хотя я только что отказывался, завтрак пришелся весьма кстати. Шар отяжелел от утренней росы и мягко опускался. В сонной деревеньке под нами хрипло перекликались два петуха. Возвещали новый день: пора, мол, на работу, чтобы день не окоротал, не миновал бесполезно, поля ждут пахоты, и в земле под увядшей ботвой дремлют картошины…
Кот насторожил ухо: на земле что-то поскрипывало, поохивало, покашливало.
— Ишь ты, повернулись на другой бок и дальше дрыхнут. Наглухо закрытые ставни сохранили в хатах уютную темень с ночи, черную как сажа, — сообщил кот. — Приземлимся, никто и не увидит. Нам же лучше.
— Блаблация… — Я всматривался в далекие, ощетиненные башнями, опоясанные кирпичной стеной контуры столицы. — Ни одного дымка над крышей,
— А храпят, будто кто узловатые пни пилой режет, — поддержал Бухло. — Уж я бабахну им под ухом — в исподнем во дворы повыскакивают!
— И петухов мало осталось, — считал голоса Мяучар. — Да уж, попал кур в ощип. В награду за верную службу. И кукарекают тоненько, сразу видать — хозяйка на зерно скуповата.
Слеза умиления блеснула на кончике уса, а может, капля росы, ведь коты не любят плакать, даже когда возвращаются издалека на замковую крышу, где в осеннем солнышке жмурится очаровательная кошечка Чернулька.
— К счастью, нас никто не ждет! — потирал руки артиллерист. — Как ворвемся сразу в середину истории, которую наш летописец повернет в другую сторону, то-то начнется катавасия!
— А знаете, как называется такой завтрак на заре? — умничал Мышик.
Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь, — пускай малыш повыдумывает, похвастается. Управился с колбаской немногим меньше его самого, брюшко наел твердое, как только что сбитая дикая грушка.
— А вот и не знаете! — торжествовал Мышик. — Закусончик, первый завтрак! О закусончике на заре кукарекали деревенские петухи понапрасну — их, бедняг, все завтраками кормят… А у нас закусончик был отличный! Да и второй завтрак предстоит до обеда, когда проникнем за оборонную стену. Пока будете заказывать еду в харчевне, я раза три обегу кладовую, чтоб хозяин не отвертелся: мол, ничего нету, из деревни не привезли, ночевать-то он нас примет, а уж кормитесь, мол, собственными запасами.
Над городом распустился павлиний хвост радужных лучей, заблестели башни замка, жестяные петухи на островерхих крутых крышах домов. Мы летели прямо в яркое солнце, такое яркое, что пришлось ладонями заслонить глаза.
Утренний ветер тряхнул шар, и мы повалились кучей. По моей щеке приятно проехалась кошачья шерстка, а жесткие котовые усы, словно назойливая муха, щекотали ухо.
— Осторожно! Мышика не задавите! — Бухло охнул, с трудом восстанавливая равновесие.
— А куда он подевался, только что нырнул в рукав к нашему летописцу…
— Да он давно уже скатился с моего ботинка… Еще когда накинулся на завтрак, будто целый год ничего не ел!
— Колбаску прикончил за милую душу, брюшко редиской округлилось.
— Здесь я! У самого борта! Отсюда все видать. Держусь крепко, не вывалюсь! — Голос Мышика раздался где-то над нами.
Острая мордочка выглядывала из брезентовой сумки с компасом и сержантовой складной подзорной трубой. Вывались Мышик из сумки, как раз угодил бы на наши животы, после завтрака тоже округлившиеся, будто футбольные мячи. Все с облегчением вздохнули. Мы и в самом деле очень беспокоились за мышонка. Не дай бог, случись несчастье, не хотел бы я встретиться с Мышико-вой мамой. Хоть мышиные семейства и не поддаются счету, всегда самый лучший, самый ненаглядный тот, кто погиб… Во всем бабку обвинили бы, ведь она заронила в юные сердца жажду приключений, путешествий… А мышей и без того ежедневно повсюду подстерегают ловушки.