На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
Когда раздался звонок, Раиса Михайловна вздрогнула, подняла глаза и увидела окоченевшие красные клубни в мойке, сразу же все поняла, где она находится и что происходит вокруг. Она заложила в книгу спичку и пошла открывать.
Едва Викентий Викентьевич ступил на порог, он тут же заговорил:
— Что вы делаете? Зачем вам собака? Это же новый член семьи, это же дополнительные хлопоты. У вас не хватит терпения гулять с нею дважды в день. В конце концов у собаки должен быть хозяин. Он найдется. Подумайте хотя бы о нем. Даже элементарная логика…
— Опять, Викентий, вы за свое. Да при чем здесь логика? Собака приобретается по порыву. Зов сердца, понимаете? Но успокойтесь. По вашему тону я поняла: или вы или собака. Вас-то я немного знаю, а с собакой
— Всегда вы все перевернете, — тут же успокоился Викентий Викентьевич. — Ну да ладно, я вам не судья. А у меня, между прочим, вам подарочек. — Он присел на корточки, достал из чемоданчика газетный сверток. Раиса Михайловна тут же понесла его в комнату. Так и думала она, что это коробка конфет, вон как перепугался, что в доме появится еще собака, — конфеты принес. Никогда не приносил ни конфет, ни цветов, а тут, как миленький, мигом. И каково же было ее удивление…
— Что это за мерзкая железяка? — закричала она.
Он стоял рядом, выжидая момент, чтобы вручить ей упаковку хорошего лекарства «Бисептол» — пусть полечится как следует.
— Во-первых, это не железяка, а во-вторых, не мерзкая, как выразились вы. Это ваша помощница, это подставка под любую горячую вещь. Можете даже утюг поставить.
— Уберите ее немедленно. Вы слышите? Отнесите ее на кухню, в коридор, куда угодно.
— А напрасно!
Раиса Михайловна разволновалась; она хорошо переносила бестолковость детей, а взрослым… взрослым не прощала. Она встала у балконной двери, смотрела, как раскачивает ветер провисшую бельевую веревку, и представляла Раиса Михайловна на своем месте княжну Марью. Вот так же стоит княжна у открытого окна и с такой же, как и у Раисы Михайловны, болью думает о князе Андрее: сушит все-таки мужчин умственная работа. Раиса Михайловна не раз убеждалась: в женской душе мужчины совершенно не разбираются. Они судят по себе и не хотят понять, что у женщин-то все по-другому. Хорош психолог, приносит в дом женщины паршивую железяку и дарит ей, словно букет хризантем. Им только подарить, дальнейшее их не волнует, они даже не догадываются, бедной женщине ломать потом голову: а что они, мужчины, имеют в виду, делая тот или иной подарок. Любой пустяк, а уж тем более знаки внимания, женщины воспринимают чувствами. Женщина сильна своим особым женским эгоизмом, и это называется быть личностью. А иначе нельзя, иначе будет, как у Льва Николаевича: было за что ценить, не было за что любить.
— Болезнь совсем ослабила ваш организм.
— При чем тут организм… Мне хотелось бы знать, до каких пор вы будете носить в мой дом всякие болтики и шурупчики? Как видите, я прекрасно обхожусь и без них.
— Смотрите, какая смелая женщина.
На букетик цветов полку не повесишь и под холодильник не подложишь его, чтобы тот дребезжал не так звонко. И вот эти ее реплики лишний раз показывают несовершенство ее природы: полное отсутствие практичности. А она, когда стала задумываться, что же ее раздражает в Викентии Викентьевиче, уяснила, наконец, для себя: он несет в себе отпечаток среды.
Справедливости ради надо сказать: он в ней — несовершенство, она в нем — отпечаток обнаружили не сразу; поначалу все у них было как у людей. Познакомились они в читальном зале городской библиотеки. Раиса Михайловна забежала туда полистать иллюстрированные журналы, а Викентий Викентьевич — покопаться в справочной литературе. В кино ходили, бывали в Центральном парке культуры и отдыха. О себе рассказывали. У Раисы Михайловны оставался на всем белом свете единственный родной человек — мама в деревне. А у Викентия Викентьевича никого не было, воспитывался в детдоме. События они не торопили, проверяли надежность чувств. Загс, считали они, никуда не убежит. На счастье ли их, на беду ли, но шелестела тогда всеобщая молодежная дискуссия: загс — не старомодно ли это в век синхрофазотрона? На задорные письма в газеты отвечали почтенные ученые, они говорили, что не старомодно, и приводили цитаты из классиков. А кто сейчас читает цитаты? Могильщики
Викентий Викентьевич деликатно кашлянул.
— Может, выпьем вашего фирменного чая?
Раиса Михайловна вышла из задумчивости, отвернулась от балкона.
— Да, конечно… Я хотела вас, Викентий, угостить винегретом, но не успела. Вы так стремительно приехали. Вы что, на такси?
— С чего бы? Я еще утром сказал, что буду после работы.
— Да? Боже, все перепуталось.
И она пошла на кухню, высокая и стройная, и Викентий Викентьевич, следуя за ней, вдруг увидел белый волос в темных волосах. Но это был всего какой-то миг, и очень даже может быть, что ему показалось.
Фирменным чаем здесь назывался чай, приготовленный прямо в стакане, отдельном, заварочном. Вначале это было от спешки, казалось, что так быстрей, но потом понравилось; приятно было наблюдать, как расправлялись распаренные чаинки, медленно опускались на дно, исходя коричневым цветом, словно растворяясь. А со временем стало лень каждый раз мыть стакан, к старой заварке добавлялась новая, до тех пор, пока не приподнялся однажды над стаканом диковинный ноздреватый гриб. Вот и сейчас была такая же картина. Хозяйка умяла его столовой ложкой и перевернула стакан. И оттуда в посудину Викентия Викентьевича перебежала тонкая струя. Развели ее кипятком.
— Не могу отделаться от мысли, Раиса Михайловна, будто бы сам напросился на чай.
— Опять на любимого конька?
— Ну почему же… Если бы не эта паршивая собакенция, так и не узнал бы о вашей болезни.
— Хо-хо-хо, какая жалость.
— Хватит острить. Я, между прочим, любезная Раиса Михайловна, в последнее время не могу понять, есть ли вообще между нами какие отношения?
«Задал бы князь Андрей кому-нибудь такой вопрос…»
Читая «Войну и мир», Раиса Михайловна сделала неожиданное открытие: все люди разные, то есть это она, конечно, знала, но тут ощутила. Чувство было такое — будто подпрыгнула и встала на ступеньку повыше. А еще ей с некоторых пор стало казаться, что с десятиклассниками куда интересней, с ними есть о чем поговорить.
— Может, я перед вами вывернуться должна, как перчатка, или, допустим, как чулок, чтобы вы поверили в какие-то еще дополнительные отношения?
Лицо ее стало злым, на верхней губе собрались морщинки. Раисе Михайловне хотелось поскорей за книгу, а тут какие-то пустые разговоры: есть отношения, нет отношений. Даже трудно поверить, что беседуют два интеллигента; что бы Лев Николаевич сказал по этому поводу?
А Викентий Викентьевич, как только увидел эти ее морщинки на верхней губе, сразу же стал закругляться. Появление морщинок ничего хорошего в дальнейшем не предвещает.
— Успокойтесь, бога ради, никто на вашу независимость не покушается. Да-да… не покушается.
Викентий Викентьевич и свою гордость соблюдал. Ему вовсе не хотелось выглядеть так, словно оправдывается, поэтому он добавил:
— Между прочим, на следующее лето поеду в Болгарию на Золотые пески. Надо отдохнуть.
— Ее было за что уважать, ее не за что было любить…
— Не понял.
— А почему же это вы все должны понимать?
Викентий Викентьевич встал.
— Не забыть бы насчет собаки. Я консультировался: у этой породы постоянно слюни текут. А откуда у вас время ходить с тряпочкой? Это же нервы, любезная Раиса Михайловна, а нервы — штука оч-чень серьезная.