На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
Он приветливо улыбнулся, указывая на стулья.
Валя была явно встревожена. Она не стала говорить первые, общие вступительные фразы, не поинтересовалась игриво, каким образом размножаются кактусы, она торопливо сказала:
— Вот, Вера Ивановна к вам, С Александром Матвеевичем все в порядке.
— Да, — вступила в разговор Вера Ивановна. — Александр Матвеевич у вас такой мужественный человек. Вы знаете, просто поразительно. Когда надо было гнойники срезать, а это, знаете, без обезболивания… все так кричат… А он — ничего, только зажмурился.
Евгений Александрович побарабанил
— Вы не беспокойтесь, — сказала Вера Ивановна. — Каждую свободную минутку я забегала к нему. Я даже сегодня уже звонила. У него сейчас все хорошо.
— Спасибо, — только и сказал Евгений Александрович.
И почувствовал он вдруг необходимость тут же, немедленно, сказать ей что-нибудь доброе. Но Валентина опередила его:
— Мы тут с Верой Ивановной, — но осеклась, потому что увидела, как стали вздрагивать губы Веры Ивановны, как необычно заблестели, наполнившись влагой, глаза ее, как она прикусила нижнюю губу, но сделать с собою уже ничего не могла и разрыдалась.
— Вера Ивановна, что с вами? Успокойтесь! В чем дело? — засуетился Евгений Александрович.
Он было поднялся, отыскивая взглядом графин с водой, но Валентина остановила его успокаивающим жестом:
— Евгений Александрович, у нее беда.
— Что за беда?
— У нее сына выгоняют из института.
— За что выгоняют? Из какого института?
— Из нашего. За драку.
Евгений Александрович сел, нащупал в кармане носовой платок, чтобы протереть очки. Кое-что до него стало доходить.
— А я и не знал, что ваш сын в нашем институте.
И тут Валентина стала зачем-то оправдываться:
— Вы простите, что мы к вам без предупреждения. Я подумала: может быть, так даже лучше. Хотя, может быть, и надо было предупредить. Но парень такой хороший. Вы даже представить не можете, какой хороший.
Вера Ивановна вытирала глаза и кивками подтверждала слова Валентины.
— Та-ак… А что за драка? Суть драки?
— Понимаете, Евгений Александрович, — начала объяснять Валентина. — Там все очень сложно. Но, в общем, трое напустились на сына Веры Ивановны.
— Значит, избили трое одного?
— Да не совсем. Он сопротивлялся, и те трое тоже сильно пострадали.
Евгений Александрович уже понял, о чем шла речь. Действительно, несколько дней назад в одной из аудиторий была групповая драка. По всем четверым словно молотилка прошлась. Когда он с ними разговаривал, они вели себя дерзко. Ну, что ж, раз не дорожат институтом, было решено отчислить их.
— Что же вы предлагаете? — спросил Евгений Александрович, уже с тоскою предчувствуя ответ.
— Только вы один можете помочь, — прошептала Вера Ивановна, и вновь по ее щекам покатились слезы.
Евгений Александрович вдруг ощутил такую же внутреннюю боль, как тогда, в первый раз, в больничной палате у отца. Но чужая боль — есть чужая боль, и ей, к сожалению, можно только сочувствовать.
Он хотел сказать этой милой, доброй, заботливой женщине, что, увы, ничего тут не поделаешь: закон для всех одинаков. Что нельзя для кого-то делать исключение — это несправедливо по отношению
— Даже и не знаю, Вера Ивановна. Возможно, тут от меня мало что будет зависеть.
И Вера Ивановна, и Валентина ничего не говорили, и Евгений Александрович почувствовал необходимость сказать что-то еще.
— Во всем нужно тщательно разобраться. Поймите меня: я человек в институте новый.
— Евгений Александрович, — горячо воскликнула Валентина. — Надо помочь. Просто надо. В институте десять тысяч студентов. Что, все десять тысяч лучше? Все прямо кристальные? А тут за себя стоял. Что, в конце концов, мужик он или не мужик?
Она сама растерялась от своей горячности.
— Я обещаю вам, — сказал проректор, — лично во всем разобраться. Самым серьезным образом во всем разобраться, — и, мучаясь от сознания, что делает что-то стыдное, добавил неожиданно для себя: — Может, что-нибудь придумаем.
Вера Ивановна пустилась благодарить его, а он, кивая ей, думал об одном — как бы побыстрее выпроводить их из кабинета.
Ну и положение, черт возьми…
Проректору было тридцать восемь лет, и судьба его пока что складывалась удачно. Когда он был помоложе и чувствовал еще не пройденную, необозримую дорогу впереди, ощущал свое движение вперед и способность оставить вмятины следов, он любил говорить: «Если наша жизнь сложится скверно, не будет на нашем пути великих открытий, мы сможем найти утешение в свой последний час в том, что не совершали поступков против своей совести. Мы будем радоваться этому».
А годы — словно равнодушные корректировщики. Не пройденная, не тронутая еще никем дорога по-прежнему уходила за горизонт, а сам горизонт все сильнее затягивался дымкой. Да и дорога тоже теряла четкость границ, становилась как будто бы шире и шире, а это никогда не приводило к хорошему.
Приход Веры Ивановны и просьба ее окончательно вывели Евгения Александровича из равновесия. Прекрасный финал принципиальной независимости…
Евгений Александрович вспомнил, как было однажды летом, наверное, дней через десять-пятнадцать после приказа о его зачислении. В институте стояли горячие дни — принимали вступительные экзамены. В длинных коридорах редкостная тишина. Торжественность чувствовалась во всем, даже в осанке преподавателей, в той значительности, с которой они обменивались мнениями (вот уж, поистине, каждое слово на вес золота).
…Евгений Александрович зашел в одну из аудиторий. Экзамены принимал незнакомый ему математик; он был кругленький и розовенький весь, словно питался только сливками, а умывался — молоком. Он, видно, долго дожидался ответа от абитуриента, но, судя по всему, напрасно. Парень с широкими крутыми плечами тоже сидел розовый. Набычившись сидел, но явно не желал сдаваться.
Было в его взгляде, во всей его фигуре что-то такое, что Евгений Александрович не мог пройти мимо, и только потом, некоторое время спустя, понял: от парня веяло спокойной уверенной силой, которая не привыкла сдаваться. Евгений Александрович пододвинул свободный стул и некоторое время наблюдал за парнем.