На веки вечные. Дилогия
Шрифт:
– Предположить… – Руденко с усмешкой обвел глазами зал. – Хорошо, подсудимый, перейдем к следующему вопросу. Вы признаете, что вы лично руководили насильственным угоном в рабство многих миллионов граждан оккупированных стран?
– Я несу ответственность за это в такой степени, в какой я был осведомлен в этой области… – путано принялся объяснять Геринг.
– Вы не отрицаете, что речь идет о миллионах людей насильственно угнанных в Германию на рабский труд? Вы не отрицаете, что это было рабство?
– Рабство я отрицаю. Принудительный труд, само собой разумеется, частично
– Здесь уже был оглашен ряд немецких документов, из которых явствует, что граждане оккупированных территорий отправлялись в Германию насильственно. Их собирали путем облав и отправляли в эшелонах под военной охраной. За отказ ехать в Германию, попытку уклониться от мобилизации мирное население расстреливалось и подвергалось всяким истязаниям. Правильно?
– Их привозили в Германию не в рабство, а для работы, – сказал Геринг, сам понимая, как беспомощно это звучит.
– Ну что, Сергей Иванович, похоже, операция проходит успешно, а? Бьем врага на его территории!
Руденко пил чай в своем кабинете, дожидаясь конца обеденного перерыва. Выглядел он вполне по-боевому, говорил весело. Филин, получивший новое донесение Гектора, и зашедший обсудить его, улыбнулся, видя Главного обвинителя в таком боевом расположении духа.
– Этого врага надо обязательно добивать, Роман Андреевич. До конца и без всякой жалости.
– Журналисты сегодня упрямо расспрашивали меня о надеждах подсудимых на то, что в ходе процесса союзники перессорятся с нами, что процесс может быть скомкан…
– Ну, они же все читали фултонскую речь Черчилля. И что же вы им ответили?
– Ответил философски. История, мол, совершает порой и неожиданные повороты, но если судить по тому, как процесс идет сейчас, ничего такого пока не предвидится… Что все стороны лояльно сотрудничают и все строится на основе взаимного уважения. Что мы едины в своем стремлении установить истину. А еще спрашивали, не идет ли процесс слишком уж медленно? Ведь того, что уже обнародовано, вполне достаточно, чтобы осудить их вместе с отсутствующим Борманом. Я им объясняю: это первый международный процесс, не так ли? Нет ни прецедентов, ни опыта. Все надо создавать заново. Правильно?
– Но и затягивать тоже нельзя, Роман Андреевич. На Западе интерес к процессу падает, он перестал быть новостью номер один. Вот сейчас был всплеск интереса в связи с Паулюсом и Герингом, а потом опять начнется рутина, и…
– Ну, Сергей Иванович, я юрист, а не артист, – развел руками Руденко. – У нас суд, трибунал, а не спектакль.
– Да я-то все это понимаю, но…
– Ладно, Сергей Иванович, уговорил, – засмеялся Руденко. – Думаю, сегодня же мы с Герингом и закончим.
– Но сопротивляться он будет до конца. Как зверь, способный отгрызть себе лапу, лишь бы выбраться из капкана. Знаете, что он сказал американцу после просмотра фильма о том, что они творили на нашей территории?
– И что?
– Сказал, что такой фильм о «зверствах» можно сделать о ком угодно. Достаточно лишь выкопать побольше трупов из могил, а потом показать, как бульдозер спихивает их в общую могилу… И вообще, мол, русских он очень хорошо знает и они, эти русские,
– Вот гад! Фашист проклятый!
Филин и Руденко удивленно обернулись. В двери стоял Гросман с пакетом в руке. Он был необычно возбужден.
– Товарищ генерал, вам пакет срочный, – с волнением выговорил он. – Извините, товарищ генерал, не могу я такое слышать! Я же своими глазами все видел, как они… в концлагере…
– Ничего, товарищ сержант, ничего, – Руденко подошел к нему, ободряюще положил руку на плечо. – Он свое получит. Я вам лично обещаю. Русских он знает! Да нет, не знает он нас по-настоящему. Не знает.
Когда Гросман вышел, Филин, дождавшись, пока Руденко изучит содержимое пакета, продолжил разговор.
– Роман Андреевич, Геринг не просто так нападает на нас. По сообщениям нашего агента в последнее время и остальные подсудимые резко усилили нападки на Советский Союз и русских. Вот, что они о нас говорят, зачитываю… Геринг: «Русские, примитивный народ. Большевизм против частной собственности, а я за нее всей душой. Предположение, что все люди равны, просто смешно… Какая ирония в том, что грубые русские крестьяне, которые теперь носят форму генералов, судят меня…»
Филин, лицо которого сделалось брезгливо-суровым, посмотрел на Руденко. Тот тоже недобро усмехнулся.
– Ну, из крестьян я, да – Роман, крестьянский сын… Ишь, не нравится! Ничего, потерпишь еще чуток, недолго осталось.
– А вот что сказал Кальтенбруннер: «Гитлер всегда подчеркивал, что если бы Америка действительно боролась за демократию, то она покончила бы с антидемократической системой в Советском Союзе». Теперь Франк: «Осталась только одна сила в мире, которая может одолеть Россию – Америка. Наших сил не хватило». Гросс-адмирал Дениц: «Россия – самая преступная нация в мире. Альтернатива – содружество европейских наций, связанных вместе и удерживающих Россию на Востоке». Фельдмаршал Кессельринг: «У Европы только один враг – Россия».
– Они что же – между собой об этом говорят?
– Не только. Открыто заявляют американскому врачу-психологу, который с ними работает.
– И зачем? Душа что ли горит? Наружу рвется?
– Не думаю. Они прекрасно знают, что все их разговоры немедленно доносятся американским спецслужбам, а от тех во все инстанции. Тут прямой расчет на то, что американцы, испугавшись нас, увидят в них своих союзников.
– И помилуют.
– Ну, это само собой.
Руденко встал, посмотрел на Филина, озорно подмигнул.
– Ну что ж, пойду потолкую с этим рейхсмаршалом по-нашему… По-крестьянски.
– Подсудимый Геринг, в 1941 году был разработан ряд директив и приказов о поведении войск на Востоке и об обращении с советским населением. В частности, имеется в виду директива, которая предоставляла немецким офицерам право без суда и следствия расстреливать любое лицо, подозреваемое в неприязненном отношении к немцам. Эта директива объявляла безнаказанность немецкого солдата за преступления, совершенные против местного населения.