На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950
Шрифт:
Постепенно привычка выполнять хорошо даже самую трудную работу стала сказываться, и однажды я с удивлением, близким к шоку, признался себе, что мне почти нравится мое дело, во всяком случае, оно мне было больше по душе, чем любой другой труд, который мне пришлось выполнять в мою бытность военнопленным. Я регулярно перевыполнял норму, вырубая в день в полтора-два раза больше положенного. Это сразу же поставило меня в ряд лучших работников, и даже двое моих других соотечественников, работавших в шахте, не могли со мной сравниться. Питание продолжало оставаться хорошим, к тому же за наши старания нам хорошо платили. Сначала нам разрешили получать на руки по сто рублей в месяц, а оставшаяся
Власть продолжала осыпать нас подарками. На Майские праздники к нам приезжала труппа русских актеров, которая давала для нас, шахтеров, специальный концерт. Все эти артисты сами были заключенными близлежащих лагерей, но я знал, что когда-то, до того, как с ними произошло несчастье, некоторых из них хорошо знали в Москве и Ленинграде. После концерта и поздравлений объявили о премировании лучших рабочих, и всем нам выдали специальный паек. Предполагалось, что грядущей осенью на День Красной армии (очевидно, годовщину Октябрьской революции. — Пер.) нас будут так же чествовать и поздравлять.
Летом нам предоставили привилегию, которую я ценил больше всего. Шахтеры получили специальное разрешение выходить гулять и купаться за территорию лагеря без сопровождения охраны. В России заключенному трудно оказаться в одиночестве, за исключением бедолаг, которые сидели в одиночных камерах. После того как я провел несколько лет среди толпы мне подобных, я не мог даже выразить словами свою радость, когда вдруг мне представилась возможность иногда побыть в одиночестве, когда никто за тобой не наблюдает и ты снова имеешь свою частную жизнь, пусть и ненадолго.
Моя выработка росла. Теперь, когда я работал на угольном забое и обо мне даже проявляли некоторую заботу, я начал добывать уголь в количестве до трехсот пятидесяти процентов нормы. Однажды, когда мне удалось достичь выработки в четыреста процентов, коллеги встретили меня неистовым шквалом аплодисментов. В мою честь в лагере был устроен праздник, меня отметили еще и тем, что мое имя появилось на доске почета, куда записывались имена лучших рабочих. Словом, меня коснулся луч советской славы.
Все мои результаты, если сравнивать их с выработкой шахтеров в Западной Европе, были смехотворно малы. Все шахты в данном регионе только что были открыты; они были оборудованы лишь самой примитивной техникой. (В 1941—1943 гг., когда шахты Донбасса, дававшие большую часть угля в СССР, были захвачены немцами, разрабатывались угольные месторождения за полярным кругом (Воркута, Инта), а также (помимо Кузбасса) многие поспешно созданные, разрабатываемые в нечеловеческих условиях шахты. И страна выстояла и победила врага. — Ред.) Из-за отсутствия конвейера или хотя бы тачек для доставки угля на поверхность нам приходилось носить его до подъемника, пользуясь двумя ведрами. Сам подъемник был с ручным приводом: наверху шестеро рабочих вращали лебедку, и большая бочка из-под бензина, закрепленная на толстом канате, двигалась вверх и вниз. Как бы старательно люди ни работали, им никогда не удавалось поддерживать нужный темп, поэтому впоследствии их заменила лошадь, которая вращала лебедку уже безостановочно.
Мы внизу работали без соблюдения каких бы то ни было мер безопасности. Крепи в шахте были недостаточно прочными, а контроль за выполнением мер безопасности был еще более иллюзорным. Но когда опасность постоянно присутствует где-то рядом, к ней поневоле привыкаешь. Вот и меня уже через несколько первых дней работы перестала волновать вероятность быть похороненным здесь заживо.
Очнулся я уже в лазарете Южного лагеря. Рядом лежал один из моих товарищей, второго с нами не было.
— Нас было трое! — вскрикнул я. — Где Руди? Поскорее! Его нужно отыскать, пока еще не поздно.
Одна из санитарок подошла и попыталась успокоить меня:
— Пожалуйста, тише. Его нашли, но ничего уже нельзя было сделать. Если человек пролежал в завале в угольной шахте два дня, то его уже никакой черт не может спасти.
Я почувствовал, как меня задним числом заполняет глупый страх.
— Где, вы говорите, мы были два дня?
Она кивнула и примирительным тоном добавила:
— Если бы вы не потеряли сознание, то, наверное, просто сошли бы с ума.
Мы пролежали в лазарете около двух недель, где нас особенно заботливо опекала доктор-еврейка, которая все с той же живой добротой возвращала нам здоровье. После выписки нас отвезли обратно на шахту, где мы сразу же вернулись к работе. Все произошло настолько прозаично, что я даже не успел почувствовать опасения за свою жизнь. Однако по возвращении нас ждала другая беда: разногласия между лагерным начальством и местной гражданской администрацией выросли в открытую вражду, в результате чего последняя приняла решение отказать нашей шахте в предметах снабжения. Мы попытались какое-то время работать без электрического освещения, с шахтерскими фонарями, пока местные власти и их не отняли у нас под тем предлогом, что это они их нам выдали.
Мне так и не суждено было узнать о причинах конфронтации, однако местные знатоки относили их к вражде между двумя правящими бюрократическими кланами в Москве. Из-за этого нам, в конце концов, пришлось выходить на работу с маленькими бензиновыми лампами, которые мы научились делать сами по следующей технологии: нужно было взять две двухсотграммовые баночки из-под джема, соединить их друг с другом и закрепить внутри тонкую освинцованную веревку, которая служила фитилем. Затем емкость наполнялась бензином, к которому во избежание взрыва необходимо было добавить изрядное количество соли.
Какими бы суровыми ни были условия нашего труда прежде, теперь все стало гораздо хуже: нам приходилось работать целую смену в дыму и гари, вызванных применением этих самодельных фонарей. Из-за ужасной вони ужасно болела голова, а дым и угольная пыль настолько въелись в наши легкие, что мы постоянно плевались черным. В конце смены радость снова вдохнуть свежего воздуха была непередаваемой, и с тех пор я перестал относиться к чистому воздуху как к чему-то само собой разумеющемуся.
Наш добрый друг главный врач каждый месяц приезжала в лагерь для проведения осмотра. Она регулярно объезжала лагеря, несмотря на то что там, на месте, был и собственный доктор, один из ее подчиненных. Как только наш главврач увидела, какой ущерб наносит нашим организмам применение бензиновых ламп, она решительно приказала немедленно прекратить все работы на шахте. На следующий день к нам приехала комиссия из Караганды, чтобы проверить, соблюдаются ли у нас правила и нормы работ на шахтах, выполняются ли требования безопасности. По результатам проверки они утвердили распоряжение главврача и запретили любые работы под землей до тех пор, пока не будет обеспечено достаточное освещение и не укрепят некоторые из участков подземных выработок.