На войне как на войне (сборник)
Шрифт:
— Приехали с орехами, — мрачно пошутил Могилкин.
Богдан вылез из машины, измерил разрыв между бревнами.
— Не больше двадцати метров, — сказал он.
— Все, доездились, — усмехнулся Левцов. — Теперь полетим на аэроплане с пропеллером в кармане.
— Пешком никогда не поздно, — возразил Сократилин. Он не хотел бросать машину. Да теперь и стыдно было ее оставлять в болоте. Если бы Левцов или Могилкин спросили Сократилина: «Почему?», он сказал бы просто: «Пока нам с ней везет».
— Быстро перетаскивать бревна и подкладывать под гусеницы! — скомандовал Богдан.
Левцов
— Из болота тащить бегемота? А ну ее, старшина, к богу! Поехали на одиннадцатом. У нас автомат, два пистолета.
«А может, в самом деле пешком…» — подумал Сократилин и посмотрел на Могилкина:
— А ты что скажешь?
Могилкин пожал плечами, поймал на щеке слепня, не спеша раздавил его и наконец изрек свое мнение. Оно было и «за» и «против». Вначале Могилкин заявил, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти, а потом — наоборот.
Сократилин укрепился в решении вытащить машину из болота.
— Можете убираться, если у вас хватит совести бросить меня здесь одного. Где бы вы сейчас были, если б не танк? Гниды вы, а не люди! — И, видя, что оскорбление не тронуло «экипаж», добавил: — Плоские гниды.
Могилкин с Левцовым стояли, опустив головы. Их жрали слепни с комарами, но они даже не отмахивались. Сократилин притащил бревно, положил его перед машиной, вдавил в мох и стал каблуком загонять под гусеницу. Второе бревно приволок Могилкин. Когда Сократилин отправился за третьим, его остановил Левцов:
— Ладно, старшина, ты укладывай, а мы будем подтаскивать.
«Экипаж», чтоб загладить вину, работал остервенело. Могилкин вымазался в грязи с головы до пят. Мох у него торчал даже из ушей. Левцова одолели комары. Сократилину с Могилкиным тоже от них доставалось, но не так, как Левцову. Он комарам, видимо, нравился больше, и они тучей носились над ним. И когда они уже вылезли из болота и машина бойко катила по молодому, веселому, березовому леску, усыпанному цветущей земляникой, Левцов все еще не мог успокоиться. Он ругал комаров, войну, себя и Сократилина с Могилкиным.
Остановились перекурить, малость подзаправиться, послушать, где гудит и ухает. Обкусали со всех сторон сало, покурили.
Гремело и ухало на северо-западе. А прямо и справа было так же тихо и мирно, как и в лесу. Доносилось постукивание дятла, тинькала синица, шлепала листьями беспокойная осина. Взлетел бекас и заверещал, как молодой ягненок.
— Вы думаете, это он горлом? — спросил Могилкин и сам же ответил: — Это он перьями. Перья у него такие.
Никто ему не возразил. Левцов вообще его не слушал. Раскинув ноги, он лежал на спине, пускал в небо сизые кольца дыма и блаженно жмурился. Искусанное комарами лицо теперь не чесалось. Оно слегка позуживало, как будто его ласково щекотали. Сократилин думал: «Сколько теперь времени?» По его подсчетам, в болоте они проторчали часа два, а то и больше.
Солнце подтягивалось к зениту. И деревья на глазах вбирали в себя тени. Ветер замирал. Появившееся было на небе облачко растаяло. День обещал быть знойным, удушливым. А пока в лесу было тепло и уютно. Под зеленой шапкой можжевельника на сморщенном листке манжетки искрилась
— Хорошо-то как! — сказал Могилкин. — Как будто и войны не было. Вот так взял бы здесь лег и умер.
Левцов не то плюнул, не то хмыкнул:
— Давай, Могилкин, ложись помирай. А мы посмотрим, как это у тебя получится. Ни разу не видел людей, которые бы по собственной воле помирали.
Могилкин не обиделся. Ему просто стало очень грустно от слов Левцова.
— Жил ты, Левцов, в городе среди камней. Потому-то и сердце у тебя каменное, да и весь ты сам каменный.
Левцов вскочил. Сократилин ждал от Левцова грома, молний и матюков. Но он вдруг стал оправдываться и доказывать, что, наоборот, он добрый, мягкий и порядочный человек и что во всем виноват его невыдержанный характер; а потом пожаловался на свою не очень-то веселую жизнь, на службу в армии и на войну. Богдан хотел ему сказать, что ты, Левцов, еще не воевал, а уже жалуешься, но, подумав, смолчал. Не потому, что он боялся Левцова, а потому, что не хотелось вызывать его на спор. Богдан терпеть не мог никаких споров — ни умных, ни глупых.
— А долго мы будем догонять своих? — спросил Сократилина Могилкин.
— До Москвы, — выпалил Левцов.
Могилкин обалдело уставился на Левцова:
— Почему же до Москвы?
— Потому, что оканчивается на «у»! — отрезал Левцов и, поняв по мрачному лицу Богдана, что спорол глупость, стал энергично защищать эту глупость. Не обошлось без истории. Начал он с татарских ханов, упомянул поляков с французами.
— Так будет и с немцами. Дойдут они до Москвы, а потом мы начнем наступать.
Левцов удивил Сократилина начитанностью, однако «теория» его Богдану очень не понравилась. Возражать Сократилин не стал и, чтобы прекратить этот, по его мнению, вредный разговор, сердито посмотрел на Левцова и погрозил пальцем:
— Ты не очень-то, умник, профессор кислых щей! Да и вообще хватит трепаться. Надо ехать.
…Березовый лес ненадолго сменил сосновый, потом и дорога пропала. Километра два тащились по окраине горелого урочища. Солнце палило нещадно. Все изнывало от зноя, и вдруг пронзительно засвистел паровой клапан. Остановились, стали ждать, когда остынет вода. Остывала она медленно.
— Ни черта мы не доедем, — сказал Левцов.
— Доедем, ребята, даю вам слово — доедем! — заверил Богдан. — Чепуха, что вода закипела. Обороты сумасшедшие, скорость низкая, никакой вентиляции, да еще эта жарища! — Сократилин убеждал не столько ребят, сколько — в первую очередь — себя. — Пока мотор остывает, вы бы сходили разведали. Может, какую-нибудь дорогу найдете?
Левцов с Могилкиным отправились в разведку. Богдан ждал не без тревоги. Левцову он вовсе не доверял. Почему? Трудно сказать. Видимо, просто не приглянулся парень. Хотя, в сущности, он ничего пока плохого не сделал.