На всю жизнь
Шрифт:
— Так вы офицер? А я и не знала, — стараясь вовлечь его в беседу, начинаю я.
Но он, по-видимому, неразговорчив.
— А как поживает мой знакомый, Мишка? — продолжаю я.
— Благодарю вас. Хорошо.
За ужином мы сидим рядом и оба молчим. Если бы не Тима, можно было бы умереть со скуки. Милый мальчик старается вовсю, развлекая меня. Но на Чермилова он поглядывает сурово. Да и все здесь как-то точно сторонятся «лесного царька».
— Мрачная личность, — шепчет мне Тима.
Но мне почему-то жаль
И его приглашают тоже.
Теперь каждое воскресенье у нас «журфиксы». Полгорода собирается в нашей гостиной. Старшие играют в карты, в шахматы; «Солнышко» — ярый шахматист и предпочитает игру в шахматы всем другим развлечениям.
У нас бывают офицеры: Невзянский, Тима Зубов, Линский и Чермилов; бывают знакомые барышни — мои сверстницы и их братья.
Молодежь устраивает шумные игры, поет хором, читает «кружком» новую повесть или танцует под фортепиано.
Душою общества всегда является Дина Раздольцева. Она еще подросток и не выезжает на настоящие вечера, но к нам ее отпускают в сопровождении фрейлейн Вульф.
Дина всегда вносит с собою какую-нибудь новость. Научить наших ребятишек какой-нибудь шалости: подсыпать в чай немке табаку, раздразнить яростного козла Сеньку на кухне — вот ее обычные проказы. Дети от нее в восторге. С ее появлением начинается суета. Я, Вольдемар Медведев с его младшей сестричкой Соней, веселая Маша Ягуби и Тима Зубов присоединяемся к скачущей Дине. Оба мои братишки не отстают от нас. В сущности, мы, взрослые, такие же дети, и с не меньшим удовольствием играем в жмурки, визжим и беснуемся.
Татя всегда корректна и в меру оживлена в такие минуты. Сдержанными и как будто негодующими кажутся три сестрички Петровы.
— А вы, m-lle, очень подходите к Дине, — язвит старшая.
— О, вы так схожи натурами, — вторит средняя.
— Вы не перейдете на «ты»? — невинно выпевает младшая.
— Присоединяйтесь к нам! — кричу я им.
— Как это можно! Мы не маленькие, чтобы беситься.
— Старые девы! — говорит Дина и презрительно оттопыривает губы.
— Ну их! Не зовите их, Лидок. Без них веселее, — решает она.
Но я, отлично помня слова мамы-Нэлли держать себя равно любезной хозяйкой и с симпатичными, и с несимпатичными мне людьми, присаживаюсь к сестричкам и завожу с ними разговор на «высокие» темы.
А из угла комнаты на меня устремляется пара настойчивых черных глаз, упорных, угрюмых и суровых.
Борис Львович Чермилов целые вечера просиживает молча в нашей гостиной, перебирая альбомы и односложно отвечая на предлагаемые ему вопросы. Нам редко приходится переброситься с ним двумя-тремя словами,
«Бедный юноша! Какое горе таится у него на сердце под расшитым галуном гвардейским мундиром?» — думаю я.
— Monsieur Тима, он всегда был таким? — обращаюсь я к своему новому приятелю, зачинщику всяческих шалостей и проказ.
— Вы про тень отца Гамлета? Что и говорить, мрачная личность, — отвечает он и машет рукою.
— О, какой он таинственный и необыкновенный! — восторгаются три сестрички.
— Ого! — хохочет Вольдемар. — А по-моему, козел Сенька много таинственнее. Уж этот-то не говорит ни слова.
— Перестаньте, — сержусь я. — У Чермилова какое-то горе, а над горем смеяться грешно и стыдно.
— Ну, уж и горе! Сомнительно что-то. Да он и в колыбели был таким.
— А вы его знали в колыбели? — подскакивает Дина.
— Батюшки, испугался! Караул!
И Володя Медведев со смехом лезет под диван.
— Господа! В средних губерниях голод. Крестьяне и их дети едят хлеб с мякиной. И я предлагаю к Рождеству устроить благотворительный базар, вещи же для этого базара делать собственными руками.
И Дина, запушенная снегом, влетает в прихожую в сопровождении своей длинной саксонки.
У нас собралось целое общество: Медведевы, Фрунк, Петровы, Ягуби и офицеры.
Я победоносно оглядываюсь на сестричек.
«Ага, — думаю я, — вот вам и „безманерная Дина!“».
Никакие манеры не заменят отсутствия сердца, а оно у нее чистый брильянт.
— Ай да m-lle Дина! Отличная идея! — подхватывает «Солнышко». — Жаль, что мы с Лидюшей слабоваты насчет женских рукоделий, а то и я бы вам помог.
— Мы также плохо шьем, — говорят три сестрички, — но зато, — Зина, средняя, улыбается, — я буду вам играть, пока вы будете работать, я все время буду играть.
— А я срисую с каждой из вас по портрету, — предлагает Нина.
— А я спою что-нибудь для вашего развлечения, — щебечет Римма.
— О, помилосердствуйте, m-lles! — с ужасом вскрикивает Вольдемар. — Мы развесим уши от стольких приятных удовольствий и не наработаем ничего.
— Увы! — срывается у меня грустно. — Насчет работы я действительно швах, «Солнышко» прав: я умею только вязать из шерсти на двух спицах.
— Вот и отлично. А я умею только делать шапочки из пуха, — обрадовалась Дина.
— Господа! Пусть никто не стесняется и делает все, что в его силах.
— Я буду выпиливать изящные вещицы, — предложил Тима.
— Я недурно рисую акварелью, — вставил Линский.
— Представьте себе, что я шью, как заправская портниха, — неожиданно выпалил Вольдемар. — Спросите сестер. Честное слово! Соне я такой однажды лиф соорудил, что мое почтение!