На южном фронте без перемен
Шрифт:
Я бы еще долго пребывал в раздвоенности, но ко мне прискакал Адамов, и, преодолев, одышку выпалил:
— Товарищ старший лейтенант! Библиотека!
Я сразу и не сообразил, о чем он говорит:
— Какая библиотека, друг мой?
— Обыкновенная. Сельская. Тут недалеко.
До меня, наконец, дошло. Я помчался за Адамовым и даже обогнал его.
А библиотека и вправду была рядом. Сколько раз я проходил мимо этого маленького домика, но ни разу не удосужился в него заглянуть. Мысленно я обругал себя матом, (хотя, если точнее, я на нем уже давно просто-напросто думал): сколько же дней потеряно зря. Все хорошее, скорее всего, уже растащили. Но
В первой комнате все книги были свалены в одну огромную кучу. По ней лазала парочка солдат — библиофилов, что-то выбирая и отбрасывая. Я присел и присмотрелся. Это была в основном детская литература, хотя попадались работы Ленина, какие-то партийные брошюры, и — о, заметьте! — тонкая книжечка о вреде наркомании. Я выхватил ее из под носа подбиравшегося солдата, и перелистал. Ё — моё! Это же ходячее пособие молодого наркомана! Подарю Джимми Хендриксу — пусть изучает.
Во второй комнате, к моему удивлению, царил полный порядок. Книги аккуратно стояли на стеллажах, и первой мне попалась на глаза «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана. Она была приличных размеров, и я, секунду поколебавшись, вручил ее верному Имбергу, который тоже околачивался здесь, с четким указанием донести до моей кабины. Он вернулся в первую комнату — там ему нравилось больше — ковыряться в куче, а я потерял счет времени, перебирая книги одну за другой.
Мне стало совершенно ясно, что пополнение этого собрания закончилось никак не позже девяносто первого года.
Но уровень читающей публики был таков, что вещи, которые в нормальных библиотеках и на полках-то найти было нельзя, здесь лежали, словно только что из типографии. Их и не открывал никто до моего появления…
Через два часа наша троица с книжками под мышками отправилась обратно на базу. Я захватил только те книги, которые очень хотел прочитать, и столько, чтобы они могли уместиться у меня под сиденьем, а те, что несли Адамов и Имберг, скорее всего, растворились бы среди личного состава бесследно. Тут ведь просто: сначала нагрузился пищей духовной, в потом обеспечил гигиену — вот и пропала книга. Так что я сразу записал их в потерянные. И как позже выяснилось — не ошибся…
Глава 6
Имберг выволок из дома с десяток пустых банок, расставил их у сарая на скамью, отошел к забору, и принялся стрелять одиночными. Стрелял он плохо: истратил три патрона, а ни разу не попал. Я просто смотрел на его сосредоточенное лицо и гадал, когда же ему это надоест.
Адамов гремел чем-то на чердаке. Я подумал, что за эту неделю они превратятся в настоящих мародеров, и трудно им будет потом, в гражданской жизни, избавиться от приобретенных манер. Я хотел еще раз вынуть из нагрудного кармана медаль за материнство, чтобы полюбоваться на находку, уже потянулся рукой, но почему-то передумал, и опять уставился на Имберга. Он выстрелил еще два раза, и одну банку разбил. Я зааплодировал. Сзади засмеялись.
Я обернулся, и увидел двух, судя по возрасту и внешнему виду, контрактников в косынках, которые незаметно подошли к нашей группе, а сейчас смеялись. Но не зло, а как-то так, снисходительно.
— Вот как надо! — сказал более высокий, и, не сходя с места, будучи почти в полтора раза дальше от цели, чем Имберг, одной очередью снес все банки, как будто их там и не было.
Я присвистнул. Имберг покраснел. (Честное слово — покраснел. Настолько, что краска проступила даже через его темное заросшее лицо). Адамов, с тревожными глазами суслика, высунул голову с чердака.
Контрактники
— Что на этот раз, Адамов?
— Да вот товарищ старший лейтенант, ножницы, пинцет и одеколон.
— Уж не пить ли ты его собираешься, дружище?
— Я, товарищ лейтенант, вам одному признаюсь — я вообще не пью. На проводах раз попробовал, и не понравилось, честное слово. С тех пор и не пью.
Имберг закатил речь, как много он может выпить… Пришлось отключить слух…
Урфин Джюс пригласил нас с Найдановым к себе в баню.
— Только, — сразу предупредил он, — таскать дрова и воду берите своих бойцов.
Мы взяли трудолюбивого Имберга, хотя старшина яростно сопротивлялся, надеясь построить его для каких-то своих собственных целей. Но Андрей так уперся на этот раз, что тот предпочел за лучшее отступить.
Довольный Имберг заковылял за нами, и пока мы играли трофейными картами, натаскал в баню воды и затопил печь. Собственно говоря, это была не баня. Ранее это помещение служило хозяевам летней кухней, но для приятного омовения в ней оказалось все самое необходимое: большая печка, крыша над головой, деревянный пол и небольшие размеры, так что помещение быстро прогревалось. Здесь искупалась почти вся «деревянная» рота, а теперь Бессовестных снизошел и до нас.
За беспримерный трудовой подвиг Имбергу было разрешено купаться вместе с нами, хотя ротный и скривился. Впрочем, он не возражал.
Мы быстренько разделись, и на меня полилась горячая вода. От блаженства я просто обомлел…
Когда же я купался-то в последний раз? Ага, вспомнил! Месяца полтора назад приезжала полевая баня, в последний раз привозили что-то чистое, (и то все размеры были на гренадеров, и мне ничего не досталось), а с тех пор, как вошли в горы, связь с тылом прервалась, купание прекратилось, все завшивели, задубели от грязи.
Белготой меня просто спас. Какое оказывается это счастье — купание! Никогда бы раньше не подумал…
Мы обливались целый час. Но все хорошее рано или поздно заканчивается; пришлось одевать все тоже самое, в чем и пришли. А железное от пота и грязи белье — да на чистую распаренную кожу!.. М-да, ощущеньеце еще то. Хорошо, хоть полотенца чистые удалось найти, а то вообще караул.
Когда купался, заметил на теле несколько гнойничков. Это были первые признаки стрептодермии…
Да, все-таки подполковник Дьяков явно лейтенанта Найданова невлюбил. Соседство с ним он выдержал всего в течение одной недели. Потом вызвал нас к себе, и в присутствии всей штабной братии с полчаса орал, что нас вместе с личным составом надо бы повесить на фонарных столбах вдоль центральной улицы Белготоя за грабежи и насилия; изобретал разные едкие определения наших умственных и физических способностей — в общем, развлекался как мог. Андрей набычился, мне тоже, (несмотря на всю мою толерантность), кровь стучала в виски, но мы не издали ни звука.
Короче говоря, на следующее утро наша минометка свернулась, погрузилась, и под звуки возобновившейся канонады проследовала в обратном направлении, на лысые возвышенности Центороя, где нас уже ждал с воспитательными мерами замполит батальона, потирающий от предвкушения руки.
Зато старшина не скрывал радости от предстоящей встречи с другом — замполитом.
Промелькнула за окошком библиотека и уплыла вдаль. Прощайте, книжечки!
Водитель Григорян был мрачен и суров, с такой силой сжимая руль, что побелели костяшки пальцев.