На Забайкальском фронте(Документальные повести, очерки)
Шрифт:
Старшина стал прикидывать, какими он располагает возможностями. Прежде всего ощупал себя. Пистолет был при нем. Это хорошо. Да в придачу — нож в кармане. Тоже неплохо. Нащупав у пояса противотанковую гранату, он обрадовался еще больше. Это уже совсем хорошо! В такую минуту граната роднее брата!
В голове сразу зародились дерзкие мысли. А что, если сейчас подползти ему к этому проклятому доту да гранатой в амбразуру! Неплохо, конечно, убить с полдесятка врагов, но что это даст? Поднимется тревога, его схватят, а в дот сядут другие, которые и будут потом поливать свинцом наши атакующие цепи.
«Сделать бы это во время самой
Между тем время шло. Луна подалась далеко на запад. На востоке заалела зорька. Становилось прохладнее, хотя земля была по-прежнему теплая. Не двигаясь с места, Семушкин сунул под себя гранату, пистолет, сверху положил нож и опустил на него свою руку. Ему очень хотелось полежать на груди, чтобы отдохнула занемевшая спина. Но он все-таки продолжал лежать точно так, как упал. Так требует дело.
Глянув на пламенеющий восток, Егор представил себе свой батальон в эту минуту. Комбат составляет план атаки. Нелегкое дело. Взвод принял, должно быть, сержант Золотарев. Солдаты клянутся, наверное, отомстить за рану комбата и за смерть командира взвода старшины Семушкина. «Погодите, братцы, хоронить Егора Семушкина, помирать ему рановато, со счета не сбрасывайте, помогу. Я, кажется, что-то придумал…»
Его мысли нарушил тихий шорох. Семушкин затаил дыхание. Он чувствовал, что к нему кто-то ползет. «Уж не санитар ли Дружинин? — подумал он. — Вот некстати!» Шорох приближался. Чуть приоткрыв глаза, старшина увидел вражеского солдата. Тот подполз к нему и ловко вытащил у него из кармана часы. «Быстро работает, как на базаре, — подумал старшина, — видно, практика большая. Ну бери, бери — приметнее будешь. Я тебя с ними и под землей найду».
Но на этом дело не кончилось. Взял мародер часы и полез к старшине в карман гимнастерки, где у него хранились письма.
Старшина замер. А мародер засунул руку в карман и насторожился. Как ни спешил он, но все-таки, видимо, почувствовал тепло живого тела.
Медлить нельзя было ни одной секунды. В воздухе блеснул нож. Враг без звука свалился мертвым.
Управившись тихо с мародером, Егор Семушкин принял опять свое первоначальное положение и не без удовлетворения подумал: «Этак, по одному, я их всех…»
Может быть, и пожаловал бы кто-нибудь к Егору Семушкину, но тут раздался вдали пушечный выстрел, за ним другой, и началась артиллерийская подготовка. «Надо искать щель», — подумал Семушкин и скатился в воронку из-под снаряда.
Орудия били долго. Снаряды рвались совсем близко, сотрясая землю. В воздух взлетали веерообразные столбы пыли и дыма. Стало совсем темно. На Семушкина сыпались земля, щебень, галька.
Наконец ураганный огонь начал стихать, и старшина вдруг отчетливо услышал русское «ура». Волна атаки приближалась, как эхо, как рокочущий вал морского прибоя. Вот свои уже совсем близко, рядом. Слышен даже топот ног. «Пора действовать», — решил Егор.
Семушкин быстро стряхнул с себя землю, которой он был засыпан с головы до ног, и полез на край воронки. Над его головой просвистела пулеметная очередь. Ожил проклятый дот!
— Ах ты, живучая гадюка… — обозлился старшина.
Собрав все силы, он метнул в амбразуру противотанковую гранату. Раздался сильный взрыв, и пулемет смолк.
— Ура! — грянуло рядом и покатилось по всему склону.
Через несколько минут высота была взята, и командир батальона обнимал
ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Судьбы забайкальских полков, застигнутых войной на восточных рубежах страны, складывались по-разному. Одни простояли здесь в томительном ожидании самурайского удара до августа 1945 года. Другие во время крайней необходимости перебрасывались на Запад — то под Смоленск, то под Старую Руссу, а потом и под Москву. Лыжная часть, где лейтенант Масловский командовал ротой, была отправлена под Ленинград в начале сорок третьего года после успешного завершения Сталинградской битвы.
Весть об окружении под Сталинградом вражеской группировки прилетела на забайкальские сопки глухой метельной полночью, когда рота Масловского несла у границы боевое дежурство. Тревожной была незабываемая ночь. Лейтенант обошел занесенные снегом дзоты и обледенелые доты, еще раз наказал бойцам не смыкать глаз, не выпускать из рук оружия и вернулся в свою нетопленую землянку, которая была одновременно и огневой точкой. У окна-амбразуры за приготовленным к бою пулеметом лежал старший сержант Сапожников, в углу на застланных травой нарах дремал командир взвода лейтенант Вялков. Ротный смахнул с валенок снег, отряхнул полушубок, бросил пулеметчику:
— Не спишь? Смотри, сегодня, возможно, грянет…
— Где тут уснешь… — ответил пулеметчик, подняв опущенную на щиток голову. — Вторую ночь не сплю.
В землянке еле коптил крохотный сальник, обливая тусклым светом дощатые стены и бревенчатый потолок. Над топчаном ротного висела небольшая карта, утыканная маленькими флажками. А пониже — детские рисунки. Слева над самой подушкой был нарисован зеленый танк с красной звездочкой на башне. Правее — синий самолет с краснозвездными крыльями. А еще правее была изображена большая изба с кривобокой трубой, из которой струился голубоватый дымок. У избы длинный шест со скворечником наверху. На ветке сидел скворец с раскрытым клювом — видно, пел.
Эти рисунки прислал лейтенанту сынишка Юрик, который живет с бабушкой Пелагеей Федотовной в далекой алтайской деревушке Большая Шелковка Рубцовского района. Вместе с рисунками Юрик присылает письма, написанные кривыми печатными буквами. В каждом письме он зовет отца домой, велит приезжать на танке или самолете и непременно с наганом.
Окинув беглым взглядом детские рисунки, лейтенант прилег на топчан. Болела голова, как от угара, слезились глаза. За последние дни напряжение на границе достигло наивысшего предела. Казалось, вот-вот прогремит; с падением Сталинграда Квантунская армия перейдет советскую границу. До сна ли тут?