На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
Шрифт:
– А у вас, – спросил, – похоже было?
– Одна малина. Еще хуже. Среди ночи. Спящих брали…
– Ладно. Давай вдоль окон – цепочкой… Да ту стенку заслони!
Заняли оборону. Над Уренском уже висел плотный дым: это жгли облитую керосином баррикаду. Было видно на сизом снегу, как перебегают, прицеливаясь, солдаты. Спотыкаются о рельсы, теряя и тут же подхватывая свои мохнатые шапки.
– Тургайский, – окликнул Борисяк, – какой полк? Знаешь?
Тургайский солдат даже смотреть не стал:
– Один хрен – какой… Темнота наша да
– Холодно, – знобило простылого Казимира. – Чаю бы… Эх, Глашка, Глашка! Пропадешь ты без меня, баба глупая…
Борисяк, сузив глаза, наблюдал, как каратели окружают депо.
– А история тут такая, – сказал он Казимиру о своем, наболевшем. – Одними забастовками дела не сделаешь. Нам казалось, что царь уже сдал – на все согласится. И крутили забастовки далее, на полную катушку… Черта с два! Видишь?.. Кончится все это одним: темный мужик в солдатской шинели, под началом черносотенца-офицера, разобьет тебя, Казимир, гражданина-рабочего. А заодно и мне всыпят – как разночинцу-большевику! Чтобы умнее был…
– Брось корить себя, Савва, – ответил Казимир.
Пожилой рабочий кинул Борисяку свой револьвер.
– Я пойду, – сказал. – Люди, чай не звери. А у меня – семья, сам знаешь… Подохни я, куда всем? Одни руки…
Борисяк сунул револьвер за пазуху, вздохнул:
– Не держу. Погоди только, пусть стемнеет…
Но тот ждать не стал, приставил доску, полез в высокое окно, почти под самой крышей цеха. Очередь из пулемета, пройдясь вдоль окон, сбросила его вниз – умер, долго корчась телом, на куче мусора, среди обрезков ржавой жести и гнутых труб из котлов.
Потом ухнула пушка, откуда-то с Ломтевки, и снаряд сразу перебил водопровод. Стылая тяжелая вода широкой струёй пошла в цех, заплавал острый хрустящий шлак, поднятый кверху, закричали люди, обжигаемые страшным холодом:
– Эй, тургайский, земляк! Вылезаем… Ты же грамотный! Вояка!
Перебежками, снова теряя бойцов, рабочие перешли в паровозный цех.
Опять забаррикадировали ворота.
– Стреляйте! – кричал Борисяк; он весь промерз, корка льда поверх его одежды громко хрустела, как рыцарские доспехи, со звоном откалывались льдинки. – Казимир, уголь! – показал он.
Казимир быстро пробежал среди колес паровозов, стоявших в ремонте. Вскинул свое тело в будку.
– Машина знакомая, – ответил, радостно просияв. – Я на этом генерала из степи привозил… Еще бы кто мне угля подкинул!
Из трубы паровоза поплыл дым: Казимир набирал пар, можно было обогреться. «Воды, воды!» Но тут в конторке цеха зазвонил телефон.
– Вот что, господа мои хорошие, – бурчал издали голос Смирнова, – вы будете ответственны за разрушение депо. Воду мы отключаем, так и знайте. Я вот вижу из окна, что дым идет из-под крыши, так еще раз заявляю – воды вам не видать. Сдайте оружие, выходите!
Борисяк выскочил из конторки цеха, спрыгнул по трапу:
– Казимир! Экономь воду… Смирнов звонил – отключают!
Машинист сбавил пламя. К нему поднялся один
– Разбивай ворота к чертовой матери прямо паровозом, уцепимся все – и едем! Как-нибудь проскочим…
– Крайность, – отвечал Казимир. – Оставим до вечера.
И навалился вечер. Остались они здесь. Среди высоких прокопченных стен. Под сипение затухающего паровоза. Под обжигающие выкрики пулеметов, которые со звоном перечеркивали кирпичную кладку. Мертвый голубь свалился к ногам Борисяка – деповский.
– У кого что есть, – велел Борисяк, – сожгите сразу в топке. Никаких бумаг не надо. Все на ясном огне, и душе спокойнее…
В эту ночь Уренск спать не ложился: депо грохотало, освещенное лучами прожекторов, которые солдаты подвезли на извозчичьих колясках. В дрожащем мареве света высилась кирпичная труба, потом и ее не стало – сковырнули бесприцельным снарядом. Словно могучий дуб, прямой и крепкий, рушилась она с высоты – медленно и величаво.
Поручик Евсюков даже рот открыл… Шла она с небес прямо на него. Хлоп! Только кирпичи брызнули. Хорошо, что успел перед смертью с долгами расплатиться. А вот другие ему должны остались…
Капитан Дремлюга не отходил от князя Долгорукого ни на шаг.
– Зовите меня просто Валей, – разрешил офицер жандарму.
Дремлюга внимательно присматривался к этому «другу царя». Что-то слишком подозрительный друг… Да и морда будто знакомая! На всякий случай, тишком ото всех, капитан дал телеграмму в Казань – самому Рейнботу: мол, так-то и так-то, похож на графа Подгоричани, что был босяком, ныне появился вот и усмиряет, всех арестовал, как быть? Не хватать ли и его сразу?
Подгоричани (это был он) в самый разгар штурма сказал:
– Ну-ка, жандарм, подумайте о парламентере. Подыщите человека! А то у нас уже четверо убитых, да и депо тоже денег стоит. Не оставлять же одни дырки!
Дремлюга навестил удрученного Иконникова-младшего:
– Геннадий Лукич, как общественный деятель, как вполне благонамеренное лицо, выручите… Горюете? Ну, ничего. Не князь, так я, – мы вас в думу подсадим за милую душу. Да и разве могут быть у вас соперники? Назовите мне, кто авторитетнее вас в Уренске?
Иконников оживился: в самом деле, еще не все потеряно.
– Князь – хлюпик, интеллигент. Мне нравится в вас, капитан, ваша простонародная прямота и убежденность…
– Не надо льстить мне, Геннадий Лукич, – ответил Дремлюга. – Я ведь достаточно умен и все понимаю…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Все казалось дурным сном… Тюремный вагон, заброшенный на запасные пути, не топили. Железо промерзло, князь едва добился, чтобы принесли из присутствия шубу. Завернувшись в нее, Сергей Яковлевич топал ногами, обутыми в легкие туфли, стараясь отогреть стылые пальцы. Через замазанное белилами окно, в узоре решетки, виднелось зарево пожара. И все время стучали выстрелы, что-то ухало и перекатывалось над крышей вагона.