На заре и ясным днем
Шрифт:
Рано утром проснулся он от шума. За окном вдруг зашелестело, зашуршало что-то по стеклам. Сомнений не было — шел дождь.
Григорий Тимофеевич подошел к окну и долго смотрел на стекла, по которым беспрерывно хлестали струи, на лужи, потопившие дорогу, на пустынную улицу. Смотрел и невесело думал: «Надолго ли зарядил этот дождь?»
Тешил себя, вспомнив старую народную примету: «Ранний гость не ночлежник…» А вдруг да и заночует? Что тогда? Как тогда? Еще 800 гектаров на корню!
И тут вспомнил про ток. Снова
— Гриша, — уже раз в третий позвала его жена Елена Ивановна, — садись поешь…
Григорий Тимофеевич сел за стол и, не успев еще поднести ложку ко рту, улыбнулся: «Ой, вкусно, Ленуша!» — «Да ты еще не распробовал», — ласково укорила его жена. «По запаху чую», — улыбался Хохлов.
Вдруг он встрепенулся. Почти одновременно раздался телефонный звонок. Жена и раньше замечала, как Григорий за какую-то долю секунды опережал эти звонки по одному только ему ведомому мгновенному предчувствию.
Повесив трубку, он тут же спешно засобирался. «Да поел бы хоть! Ну какой ты работник с голодным желудком?» — уговаривала жена. Но Григорий Тимофеевич уже собрался. Натянул резиновые сапоги, плащ-накидку и пошел к выходу. В дверях задержался:
— На обед не жди. К ужину вряд ли обернусь… Ночевать?.. Ночевать, может быть, вырвусь домой, — последние слова он договорил уже в сенях.
Радио пропикало два часа ночи, в «Большевике», значит, уже пять утра.
«Вы слушаете «Маяк». Сегодня суббота, 21 сентября…»
Разбрызгивая грязь огромными сапогами, прямо посредине дороги навстречу шел Владимир Петраков. Хохлов остановил его, подал руку: «Ты мне сегодня будешь нужен, очень нужен. Как управишься со своими делами, загляни в контору». И пошел дальше. «Хорошо, директор», — бросил ему вслед Владимир.
Так и не звал Владимир Хохлова по имени и отчеству. Нет, он уважал его и ценил. Но после того случая…
А было это два года назад, осенью, при обсуждении отчетного доклада и определении победителей соревнования механизаторов. Для всех было несколько неожиданным, когда Хохлов заявил:
— Первую премию предлагаю присудить, — он на миг задержался, а потом решительно закончил: — и вручить Абакумову Василию Ивановичу.
Вначале все несколько растерялись.
Нет, не тому, что премию присудили Абакумову, — Василий Абакумов механизатор отменный, а тому, что Петракову ее не дали. И бригадир Владимира Петракова, понятно, стал возражать:
— Что же это такое, Григорий Тимофеевич, получается? Только что вы сами говорили, что лучшие показатели на уборке у Петракова… И потом, между Петраковым и Абакумовым такой разрыв…
— …И с доски Почета комбайнера Петракова, — будто не слыша его,
Бригадир вздыбился:
— Как так?! Несправедливо!
Другим-то было понятно: защищая Петракова, он поднимал свою бригаду. Но его никто не поддержал. Решили строго и окончательно — премию не давать, с доски Почета снять.
Когда стали расходиться, Хохлов попросил бригадира задержаться. Сел рядом и, взяв за плечо, доверительно предложил:
— Давай потолкуем по-мужски.
— Давай, — согласился бригадир, доставая папиросы.
Хохлов придвинулся к бригадиру и заговорил издалека:
— Ты не воевал, я тоже на фронте не был. Но и я и ты знаем, что такое война, что такое атака.
И вот представь себе такой момент. Отличный солдат, назовем его условно Сидоров, в этом бою снова отличился — уничтожил, скажем, десять врагов. А после этого закинул винтовку за плечи и пошел к окопу да еще добавил на прощание: «Я на сегодня сделал свое дело. И сделал так, как надо. А теперь попробуйте вы так повоевать! Когда меня догоните, тогда, пожалуйста, я опять вместе с вами встану на огневой рубеж».
Ведь нелепо, согласись, чушь какая-то…
А у нас этой осенью, при таком большом хлебе, когда потери с каждым днем все больше и больше, когда хлеб молотит ветер и бросает наземь ливень, разве у нас, в этом напряжении всех сил, в этой усталости до одури, разве у нас была не атака?! Разве не бой?
Вот ты сейчас, наверное, думаешь, что знаешь, как я сам отвечу на эти вопросы. И ошибаешься. Если быть точным, надо признать — нет, не атака, нет, не бой.
И все-таки согласись, что по духу, по отношению к земле, к людям разве то, как выкладывались ребята, не отрываясь от штурвалов комбайнов по 14–16 часов в сутки, непохоже на атаку?
А что делает в этой обстановке твой Петраков? Он обходит всех соперников. И молодец он! Причем как обходит! На 80 гектаров! Попробуй сейчас догони его! Он-то знал, что уже обеспечил себе победу. И не ошибся. Так и случилось — достать Петракова никто не смог, даже Абакумов, хотя был к нему всех ближе.
И вот тогда, раскусив ситуацию, Петраков поворачивает свой комбайн с поля. Повернул и угнал к дому.
Стал отдыхать, точнее, гулять, еще точнее — пьянствовать. И это в то время, когда у всех силы уже на исходе…
Григорий Тимофеевич закурил, дал огня бригадиру, глубоко затянулся.
— Ты думаешь, что за эти три дня, которые он прогулял, просто за пьянку лишили его мы первой премии! (Хотя за это обязательно надо лишить всех почестей.) Мы его осудили и наказали прежде всего как дезертира.
Подумал, забарабанил пальцами по спинке стула:
— Это заблуждение: «Победителей не судят». Победителей судят. Если занял первое место, это еще не значит, что победил. Побеждает тот, кто до конца боя не покидает поле брани…