На заре и ясным днем
Шрифт:
В коридоре совхозной конторы плакат висит: «Творческий план энергетика Подкорытова С. Г.». Зацепился я за него и решил «завести» директора совхоза. А вы не знаете Григория Тимофеевича! Слова из него не вытянешь, пока не заведешь. Ну а уж если… Вот я его и завожу:
— Какой же это творческий план? Это просто-напросто план рационализаторских предложений инженера-энергетика! Причем самый рядовой.
И тут Григорий Тимофеевич взорвался с полу-оборота, как говорится:
— Ложь и провокация!
(Завел!)
— А электроковрики в свинарнике
И он ломал свою голову над этой немудреной вроде задачей, режим своей жизни ломал, не спал ночами. Вставал среди ночи, чертил, ругал за плохое снабжение областной Сельхозснаб и сам себя. И нашел-таки: длина проволоки должна быть 92 метра. И не больше, и не меньше.
А подогрев воды? Раньше человека надо было, чтоб следил за нужной температурой. А Сережа сам, без стандартных чертежей смастерил автоматический регулятор. А свет? У нас никто сейчас за рубильник не тянет. «Автоматика» Подкорытова сама включает и выключает свет в Крутых Горках. А электромоторы почему не выходят из строя в Крутых Горках. Ни один. Опять Серега придумал — поставил предохранители. А…
Видел я Сергея Григорьевича на фотографии в районной газете. Лицо его видел: сосредоточенный взгляд, волевое выражение. Богатырь! И вдруг на самом деле оказался Сергей Григорьевич человеком весьма невысоким и худощавым. Сплошное противоречие. Любопытная деталь: обычно флегматики вялы и неразговорчивы, а сангвиники и холерики, наоборот, энергичны, словоохотливы. Сергей сангвиник. Моторность в нем необычная. Он сам рубит проволоку, роет ямы, ставит столбы (зачем бы это ему, главному энергетику?). Резок, суетлив, подвижен и… неразговорчив. Молчун редкий. Как сказал потом Володя Асямолов, «он говорит больше только после бани: попарится хорошенько, и, видимо, язык тогда у него маленько размякнет».
Григорий Тимофеевич любит своего питомца:
— Он все время что-нибудь да мастерит! Вот зайди к нему сейчас, застанешь над каким-нибудь чертежом.
— А я ведь и зайду, — ловлю на слове директора, — и не «как-нибудь», а прямо сейчас.
— Погоди, сначала позвоню к нему на квартиру, — останавливает меня Григорий Тимофеевич.
Из трубки пропел тоненький голосок: «Але…»
— Позови папу, — пробасил Хохлов.
— А папу нельзя позвать, папа спит…
Вот тебе на! Времени половина одиннадцатого, идет уборка, а «папа спит»!
Потом я рассказал об этом Володе Асямолову, главному агроному и секретарю комсомольской организации, по дороге в Шумиху, и он объяснил мне:
— Ничего тут нет странного, все на месте. У Подкорытова же такая работа. Его в ночь, бывает, по два-три раза поднимают то на ток, то на ферму, что-нибудь да стрясется. Хоть машины и железные и служба электрическая у него отлажена, но страда есть страда и люди на том же
Вот он на всякий случай и решил немножко соснуть.
Получилось как-то так, что не видел я его, главного агронома и комсомольского секретаря, до самого своего отъезда из Крутых Горок. Вот и уезжать уже собрался… А повидаться надо обязательно. Но где поймать: с утра Володя уезжает в поле и возвращается только поздно вечером. Ищи ветра в поле! Уговорил я Григория Тимофеевича помочь «изловить» Асямолова. И вот встретились мы с ним в конторе. Захожу к нему в кабинет.
Сидит за столом молоденький светловолосый парнишка. Глаза красные, веки тоже покраснели. Держит телефонную трубку и с кем-то этак спокойно и даже, как мне показалось, с удовольствием переругивается.
Времени у него опять не оказалось: надо срочно спешить в Шумиху. Володя неделю назад стал папой, сына повидать едет, Люду, жену свою, обрадовать хочет.
Мне как раз в Шумиху надо добираться, и мы поехали вместе на директорском «газике». Володя за рулем, я рядом.
Дорогой Асямолов делится своей радостью, а скорее всего не может таить ее в себе:
— Сын у меня родился. Слышали, наверное?
(Интересная штука: почему-то каждому молодому папе, когда у него родится сын, хочется, чтобы об этом знали все.)
— Сын у меня. Первый… И сразу вот сын… Только не вовремя, надо было бы подождать ему появляться на свет, пока уборка кончится: а он вот взял да и объявился.
— Так видел ли ты его хоть сам-то?
Улыбается довольный.
— А как же… Показали издалека. Правда, я ничего не разобрал тогда. Люда показывает его, шумит в окно: «На тебя похож!» Неужели, думаю, я на него в самом деле похож?
А потом Володя расскажет, как приживался он здесь, на сибирской земле, как сходился с людьми, как форсировал пропасть между академическими знаниями и практикой, как уговаривал молодую жену не торопиться покидать Крутые Горки.
— В общем, — подытожил он свой рассказ, — жил почти полнокровной жизнью…
— А в город не тянет? — задаю провокационный вопрос.
Володя помолчал, глядя на бегущую под капот дорогу, и вздохнул:
— Тянет… Иногда тянет.
Остановил машину: «Что-то натрясло, покурите на воле».
В степи было тихо. Далеко, у горизонта дрожит белым озером марево, стелется над теплой землей серебристый ковыль. Тихо. И вдруг запел жаворонок. Володя задрал голову и ловил его взглядом. Увидел и замер. Потом повел рукой вокруг:
— Разве от этого легко уехать?..
Вот и снова покидаю «Большевик». Знаю, что вернусь сюда еще не один раз. Вернусь, потому что привык к этим трудолюбивым и веселым людям. Так я тогда и Григорию Тимофеевичу обещал. А он на прощание крепко, прямо до хруста в пальцах, пожал мне руку и сказал спокойно, но твердо: