На заре новой эры. Автобиография отца виртуальной реальности
Шрифт:
Седые мужчины в потрепанных соломенных шляпах в стеклянных кабинах огромных грузовиков, раскрашенных в яркие карнавальные цвета, сумасшедшие скорости, черные облака выхлопных газов, пастельные цвета стареньких домиков в жилых кварталах, уходивших к обветренным пустынным горным склонам; пролетающие по небу серебристые самолеты, полные людей. Прямо через дорогу на другой стороне улицы было видно огромное изображение Кетцалькоатля, перелезающего через стену парковки.
Estoy viendo maravillas. Я вижу чудеса.
Стоя
Тройной выигрыш
Были ли все остальные в моей школе слепыми и глухими? Почему они были такими бесчувственными? Почему другие не реагировали на происходящее? Я их не понимал.
Я стал одержим бесполезными размышлениями. Что, если бы я пошел в техасскую школу за рекой? В Техасе все было бы благопристойнее. Если бы можно было взять с собой в Техас копию «Сада земных наслаждений», то маленькие голые человечки, выглянув оттуда, вероятно, увидели бы странный мир и сказали бы: «Интересно, есть ли место скучнее, чем это!?»
Возможно ли, что любой уголок Вселенной удивителен, но люди привыкают к чуду и начинают воспринимать его как рутину? Не потому ли все остальные дети сидели и притворялись, что все нормально?
Разумеется, я не мог оформить все это в слова. Я был слишком мал.
Я смотрел во все глаза на картину, а потом в окно, а потом снова на картину. Каждый раз я чувствовал, как во мне меняются цвета, будто кровь стремительно приливает к голове и отступает. Почему картина так манила меня? Что в ней было такого непристойного, что так притягивало к себе?
Вглядываться в картину, слушая Баха, было еще лучше. В классе стоял старый проигрыватель. На одной из пластинок была органная музыка Баха в исполнении Э. Пауэра Биггса, на второй – фортепьянная музыка в исполнении Гленна Гульда.
Больше всего я любил разглядывать «Сад земных наслаждений» под громко играющую токкату и фугу ре-минор, поедая из большой чашки мексиканские шоколадные конфеты с корицей. Это редко было возможным.
Настроение
Самые ранние мои воспоминания полны всепоглощающей субъективности. Все было отчетливым, непостоянным и обладало собственной прелестью; каждый уголок и каждый краткий миг были новым вкусом в неисчерпаемой коробке со специями, новым словом в бесконечном словаре.
Я до сих пор изумляюсь, как же сложно рассказать словами о своем душевном состоянии тем, кто не угадывает его сразу. Допустим, вы гуляете в полночь при свете полной луны высоко в горах штата Нью-Мексико, смотрите вниз, на
В детстве я был чрезмерно романтичен и не мог усвоить приземленное понятие «видимости», потому что опыт знакомства с «волшебным» был настолько ошеломляющим, что почти исключал все остальное. В жизненном опыте моего детства дух был превыше формы, а квалиа, моя субъективная картинка мира, – важнее объяснений.
Со временем я стал более нормальным или более скучным. Было и такое, что я едва переносил перелеты из одного места в другое, потому что смена настроения и реалий ошеломляла меня. Меня всегда удивляло приземление в Сан-Франциско, когда я прилетал туда из Нью-Йорка, даже после множества таких перелетов. Воздух был свежим, чуть отдавал бензином, но также пах и океаном, хотя аромат был тоньше и менее перегруженным. Одно лишь привыкание к новым ощущениям длилось часами.
Я много лет боролся с гнетущим бременем субъективных ощущений, и у меня начало получаться, когда мне было хорошо за тридцать. Сейчас я без проблем путешествую из одного места в другое. Аэропорты наконец начинают казаться похожими друг на друга.
Виток
Я звал родителей по именам. Лилли была одаренной концертной пианисткой из обеспеченной семьи венских евреев. Ее отец был профессором и раввином, сторонником Мартина Бубера. Они жили в красивом доме и вели размеренную жизнь. Родители моей матери намеревались переждать угрожающую им политическую ситуацию той поры. Они были твердо убеждены, что существует предел тому, как низко могут пасть люди.
Лилли была не по годам развитым и сообразительным подростком, к тому же блондинкой со светлой кожей. Благодаря этому ей удалось избежать внезапной отправки в концлагерь, легко выдать себя за арийку, а потом и подделать документы, чтобы освободить своего отца, которого бы очень скоро убили в концлагере.
Но провернуть такой номер можно было лишь в самом начале Холокоста, до того как процедуры геноцида были тщательно отработаны. В конце концов нацисты уничтожили почти всю семью моей матери.
Некоторым ее родственникам все же удалось перебраться в Нью-Йорк, где в конце концов обосновалась Лилли. Сначала она работала портнихой, потом выпустила собственную марку нижнего белья. Она училась живописи и танцам. И сама оплачивала свои мечты. На фотографиях она выглядит как настоящая кинозвезда.
Мы всегда были настолько близки, что я едва воспринимал ее как отдельного человека. Помню, как играл на фортепиано для нее и ее друзей сонаты Бетховена и чувствовал при этом, что мы играли их вместе, словно у нас было одно тело на двоих. Но это трудно объяснить.